Когда зацветет сакура… - Алексей Воронков Страница 84

Третьим задержанным оказался кореец по имени Кван Пен Сон, который, как выяснилось, служил до недавнего времени садовником у какого-то советского офицера, однако был заподозрен в шпионаже. Это был здоровенный дядька с постоянно грустными глазами, который целыми днями сидел в углу и молчал. Сокамерники не раз пытались заговорить с ним, благо все они знали корейский, но он, если и отвечал когда на их вопросы, то односложно, а так предпочитал, чтобы его не трогали. Позже его выпустили на свободу, объявив, что он был арестован по недоразумению. Это вселило надежду в его сокамерников – ведь они тоже не чувствовали за собой никакой вины.

…Конечно же, старожилы камеры отнеслись к Коломыцыну с сочувствием, понимая, какие душевные муки он испытывал в эти минуты. Что и говорить, только что был свободным человеком – и тут на тебе… Руднев потом сказал Николаю, что, когда тот вошел в камеру, он был похож на мертвеца. Глаза стеклянные, лицо бледное, застывшее, будто каменное.

– Да вы проходите, господин Коломыцын, проходите, – первым подал голос Михайловский, который прекрасно знал этого известного в здешних местах газетчика.

Николай нехотя отошел от двери и уселся на свободную циновку.

– Ну, здравствуй, товарищ по несчастью! – протянул ему руку Руднев. – Тоже, поди, не знаешь, за что взяли?

– Не знаю, Юра… – вздохнул Николай. – Наверное, за то, за что и вас. Мы же не такие, как они, потому нас надо обязательно упрятать за решетку.

Доктор недовольно фыркнул.

– Не такие, как они! – возмущенно повторил он. – А почему это мы не такие? – спросил. – Мы тоже живые люди, да и национальность у нас одна – русские мы… А что за границей оказалась – так ведь каждый сам волен выбирать, где ему жить… Человек – это та же птица, только без крыльев. Куда хочу – туда и лечу.

Коломыцын покачал головой.

– Нет, уважаемый, у большевиков свои законы, – устало проговорил он. – У них так: кто не с нами – тот против нас.

– Да бросьте вы, Коломыцын! – снова фыркнул доктор. – Ведь мы же не враги им… Просто мы живем в другой стране.

– Вот это их и настораживает, – произнес Руднев. – Как, мол, так? Коль русские, значит, должны жить в России!

На лице Николая мелькнуло что-то похожее на горькую усмешку.

– Россия, говорите? А где она, Россия? Нет ее! Вместо нее есть какой-то Советский Союз… Но какое мы имеем отношение к нему? Мы родились в другой стране… Которой сегодня нет на карте. Значит, и лезть к нам нечего… Мы чужие им. Чужими и умрем…

– Это верно, – согласился доктор.

Помолчали. Коломыцын по-прежнему был бледен и выглядел смертельно усталым. В отличие от него, сокамерники уже успели вжиться в новую для себя обстановку и успокоились. Теперь вот жалели новенького. Ничего, мол, дня через два и он привыкнет и не будет так переживать.

– А как вы здесь спите? – первым нарушил тишину Николай.

– Как спим? – переспросил доктор и усмехнулся: – А как те бездомные…

– Что, прямо на полу? – изумился Коломыцын.

Доктор издевательски посмотрел на него.

– А вы хотели, чтобы вам принесли кровать? Не дождетесь! Скажут: есть у вас циновка – вот и радуйтесь. А то и ее отберем… Впрочем, не об этом надо сейчас думать, – сказал он. – Вопрос в том, оставят ли нас в живых…

Услышав это, Коломыцын с ужасом посмотрел на него.

– Но что мы им сделали? Нет, это ерунда какая-то! У меня больная мать – кто о ней будет заботиться?

Доктор поморщился.

– Как же вы наивны, дорогой мой! – произнес он. – Неужто вы не знаете, что для них, – он кивнул на дверь, – нет такого понятия, как жалость? Они ведь даже всех своих любимых вождей расстреляли, так сказать, ленинскую гвардию… А вы хотите, чтобы они вас пожалели?

– Да знаю я, все знаю! – вспыхнул Николай. – Звери!.. Какие же они звери!

– Не надо так плохо о зверях, – сказал Михайловский. – Им до большевиков, как до луны.

– А я боюсь, что не выдержу… – неожиданно признался Руднев. – Ведь их пытки сродни инквизиторским…

– А что, вас они уже допрашивали? – спросил Николай.

– Слава богу, еще нет…

– И меня не допрашивали, – заметил Михайловский. – Но я их не боюсь. Я человек по натуре своей свободный, и меня ничем не запугать. Вот, правда, сердце у меня слабое. А так бы я с ними повоевал…

– Ай, Моська, знать, она сильна… – тут же подначил его учитель. – Скажите, Николай, как там на воле? Ведь мы тут больше двух недель находимся. Все ждем, когда до нас дойдет очередь…

– А что на воле? Там все то же, – ответил литератор. – Большевики продолжают устанавливать свои порядки. Вот и последнюю эмигрантскую газету на днях закрыли…

– Какое они имели на это право? – тут же отреагировал доктор.

– А вы что, не знаете? – усмехнулся Руднев. – У кого наган – тот и пан…

– Это точно, – вздохнул Михайловский и невольно взглянул на маленькое зарешеченное окошко у потолка, через которое в камеру просачивался скупой послеполуденный свет. – Выходит, город остался без газет, – он покачал головой. – Я слышал, что почти все редакторы и журналисты русских изданий арестованы…

– Это так, – подтвердил Николай. – Но и корейские газеты теперь не выходят. За исключением одной, той, что выпускают местные коммунисты. Ну как же! В каждом свежем номере они только и знают, что агитируют за новую жизнь и прославляют советских освободителей. Кстати, каждый желающий может теперь бесплатно получить и советские газеты – их военные раздают на каждом углу. Кроме того, отдельные их номера размещают в специальных витринах. Правда, газеты приходят с опозданием, потому и новости в них уже нельзя назвать новостями.

О советских арестованные говорили хотя и без восторга, но все же беззлобно. Во время войны настроение дальневосточной эмиграции вообще сильно изменилось. Нашествие Гитлера, тяжелые испытания, выпавшие на долю бывших соотечественников, блокада Ленинграда, кровопролитные бои под Сталинградом – все это всколыхнуло людей. Ведь воевала Россия, их Россия! Пусть уже другая, но по-прежнему родная и близкая. Любимая, желанная Россия… Многие из эмигрантов забыли старые обиды и всей душой сочувствовали советским. Известна масса случаев, когда русские эмигранты передавали все свои накопления в Фонд победы. Тот же русский композитор Рахманинов, проживавший на положении эмигранта в Соединенных Штатах, отдавал во время войны через советское посольство выручку со своих концертов в пользу Красной армии. То же самое делали многие писатели, ученые, художники, бывшие колчаковцы и деникинцы, бывшие каппелевцы и махновцы…

Эмиграция, проживавшая в Корее и Маньчжоу-Го, тоже в большинстве своем относилась с симпатией к советским, сражавшимся против Гитлера. Отсюда и эти конфликты с японской оккупационной администрацией. Мало того что японцы создали на оккупированных территориях невыносимую атмосферу, они к тому же были верными союзниками ненавистной всем фашистской Германии.