Я начинаю войну! - Николай Пиков Страница 8

Могу совершенно определенно и с полной ответственностью сказать, что наше главное внешнеполитическое ведомство, каковым было Министерство иностранных дел, абсолютно не привлекалось. Никто, кроме Громыко как участника принятия этого решения, не привлекался. Насколько я знаю, очень и очень узкий круг высших военных руководителей был посвящен в это…

Операция огромная, последствия политические, военные, какие угодно, огромные… Изначально ничего не просчитывалось, не прорабатывалось разными ведомствами. С даудовской операции, когда его убили, а Пузанов в это время уехал на рыбалку, как он сам рассказывал. После запроса из Москвы узнавали в приемной: убит или не убит. Высшие военные руководители получили указание на проработку возможных последствий — что, как будет, но заблаговременно ничего не было сделано, до принятия решения о вводе.

Практически, даже с точки зрения военно-технической, операция была совершенно неподготовленной. Войска вводились не полностью укомплектованные, из состава непосредственно Туркестанского военного округа. Из резервистов. И пришлось уже в январе-феврале следующего года менять значительную часть состава, перебрасывать из других округов служивых людей, заменять, вывозить обратно тех, кого впопыхах набрали и завезли в Афганистан. Так что и чисто в военно-техническом отношении она тоже была не подготовлена.

Сегодня я могу определенно и твердо говорить, что Громыко не мог первым высказаться в пользу ввода войск. Сужу по тем обсуждениям, которые у меня были с ним вот до октября, его настрою и его аргументации против моих доводов, и из некоторых разговоров уже после мне было ясно, что не он проявил инициативу. Кто из тройки: Андропов или Устинов, а в основном все-таки тройка определяла в ту пору эти решения, — я мог только догадываться. Я и сейчас не могу с абсолютной уверенностью сказать, что первым высказался Устинов или Андропов, хотя больше я склонялся к тому, что, видимо, первым высказался в пользу этого, как ни прискорбно, Андропов. Я мог об этом догадываться, исходя из того, что я знал настрой его служб, его подчиненных, которые уже в течение какого-то времени были все за все более активные наши действия, вплоть до каких-то операций, пусть краткосрочных, а в общем-то, и более масштабных операций. Но до каких-то пор он не воспринимал это…

Речь идет о разведке, а вернее, об известном первом Главном управлении (ПГУ), представители которого — подчиненные Крючкова; именно они давали информацию насчет подозрений о связи Амина с ЦРУ, насчет того, что это фактически агент американский, что он уведет страну к американцам. Оттуда это шло, и поэтому я не исключаю, хотя абсолютно не уверен, что Андропов мог сказать «а». Устинов же мог довольно быстро сказать «б», а уже вдвоем они дожали и Громыко. Тут я могу сказать, что Андрей Андреевич, это было ему вообще присуще, до тех пор, пока он придерживался какого-то мнения, он аргументированно и твердо, когда это нужно, отстаивал это мнение, возражал против каких-то предложений. Но когда по тем или иным причинам он отступал от этого мнения — то ли его переубедили, то ли он видел, что не может переубедить других и надо отступать, — он перевоплощался. Он становился тогда твердым сторонником принимаемого решения, не просто формально подчиняясь ему, а на глазах преображался. Он даже более умело, чем первоначальные инициаторы, умел обосновать это решение, никаких колебаний сам, ни тем более со стороны своих подчиненных не допускал в каком-то отрицательном отношении к принимаемому решению.

Это было партийное правило — способствовать уже принятому решению, независимо от того, какую позицию ты занимал до него… То есть партийная дисциплина. Далеко не у всех была способность меняться так, что ты вроде бы с самого начала так и считал сам.

Такая черта у него была. Если дело идет к принятию решения и он снимает свои возражения против этого, то он становится очень добросовестным, убежденным, во всяком случае для внешнего мира, сторонником этого решения.

Международный отдел в лице Пономарева уже с самого начала и самым активным образом был вовлечен в афганские дела, в то, что касается посылки туда партийных советников, других хозяйственных и прочих советников, этим они занимались. Малейшие просьбы из Кабула: вот пришлите еще, пришлите еще, — обычно организовывались самими же нашими товарищами, активно поддерживались, тут же готовилось решение, оформлялось, посылали. Попытки уговорить не делать этого пока всегда кончались ничем, тем более что Андрей Андреевич Громыко в этих случаях считал, что это «их дело». Он тщательно следил, чтобы Международный отдел не совал свой нос в американские, германские дела, еще какие-то вопросы большой политики, а там, где касается идеологической подоплеки, сферы третьего мира, тем более страны социалистической ориентации, тут он волю давал Международному отделу.

Не сомневаюсь, уж кто-кто, а Пономарев возражать против ввода войск наверняка не стал бы. Принимал ли он активное участие в обсуждении решения, я просто не знаю.

Что касается Комитета, то это была наиболее активная сторона в этих вопросах, исходившая из представления о том, что разведка должна не просто собирать и докладывать информацию, а играть активную роль в нашей внешней политике. Что я всегда считал неправильным, но что поддерживалось и Андроповым, он считал это важным и гордился активной ролью разведки во внешнеполитических делах, и это было как бы само собой разумеющимся. Вряд ли это, как и в данном случае, шло на пользу.

Информацию из посольства направляли и само посольство непосредственно, то есть его дипломатическая часть, посылала и разведка КГБ, и военная — там и разведка, и советнический аппарат, это к тому же были разные службы… В КГБ тоже был советнический аппарат, но они действовали совместно с резидентурой, обычно информация у них была нераздельная, общая.

Информация, надо сказать, довольно часто была очень разноплановой — от одних одно, от других — другое. Между собой они не координировались и часто придерживались разных точек зрения, ну, даже если брать военную линию, то советнический аппарат мог так оценивать ситуацию, а резидентура по-другому. Это не редкость была.

Если брать различие между комитетской службой и военными, то военные — те и другие — всегда были более осторожными, большей сдержанности и трезвости. Далеко не во всем и не всегда, но сравнительно. И если брать еще вот военных, в смысле советнического аппарата и непосредственно разведки, то тут советнический аппарат, насколько я вспоминаю, был еще трезвее и правдивей в своих оценках. А КГБ, они-то как раз, исходя из самой посылки о том, что надо более активно действовать, естественно, информацию направляли соответствующую, которая оправдывала бы эту линию. Их представители были далековаты от реальной обстановки в стране.

В их информации преобладала забота о государственной безопасности, это и естественно, и так обычно и формулировалось, — это что касается аргументации. Побудительные мотивы за этой информацией, особенно за предложениями насчет каких-то более активных действий, исходили из самого представления о том, что разведка должна играть активную роль, подталкивать к каким-то конкретным мероприятиям, а не просто информировать. И предоставлять кому-то возможность делать выводы и принимать решения.