Бомбы сброшены! - Гай Пенроуз Гибсон Страница 7

22 июня в 4.00 я услышал по радио, что сегодня объявлена война России. Как только занялся рассвет, я помчался в ангар, где ремонтировались самолеты эскадры «Иммельман», и попросил предоставить мне любую исправную машину. Незадолго до полудня я добился желаемого, и больше ничто не удерживало меня в Котбусе.

Считалось, что моя группа находится где-то в районе границы Восточной Пруссии и Польши. Сначала я приземлился в Инстербурге, чтобы навести справки. Там я получил информацию из штаба Люфтваффе. Место, которое мне было нужно, называлось Рачи. Я приземлился там через полтора часа среди массы самолетов, которые только вернулись из боевых вылетов и сейчас готовились снова взлететь, как только их заправят и перевооружат. Аэродром буквально кишел самолетами. Мне потребовалось довольно много времени, чтобы найти свою эскадрилью, которая раньше встретила меня довольно холодно, и которую я не видел после Греции. В штабе группы на меня не обратили внимания, так как были по горло заняты подготовкой нового вылета.

Командир через адъютанта приказал мне отправляться в первую эскадрилью. Там я представился обер-лейтенанту, командовавшему эскадрильей. Он пребывал в мрачном настроении и без энтузиазма приветствовал меня, так как штаб эскадры поставил на мне клеймо паршивой овцы. Однако он скептически относился ко всему, что говорили сослуживцы, и в этом мне крупно повезло, так как он не был заранее настроен против меня. Мне пришлось передать самолет, который я пригнал из Котбуса, и в следующий вылет я должен был отправиться на какой-то совсем древней машине. С этого момента лишь одна мысль крутилась у меня в голове: «Я должен показать все, чему научился, чтобы доказать, что прежнее отношение ко мне было несправедливым». Я летал ведомым у командира эскадрильи, который приказал мне следить за техническим состоянием самолетов эскадрильи в промежутках между вылетами. С помощью старшего механика я должен был добиться, чтобы как можно больше самолетов находилось в исправном состоянии. Для этого приходилось постоянно держать связь с инженером группы.

Во время полетов я держался на хвосте самолета командира словно репей, поэтому он вполне серьезно боялся, как бы я его не протаранил. Однако потом он увидел, что я полностью контролирую ситуацию, и успокоился. К вечеру первого дня я совершил 4 вылета за линию фронта в район между Гродно и Волковысском. Мы обнаружили огромные массы русских танков вместе с длиннейшими обозами. В основном это были танки типов КВ-1, КВ-2 и Т-34. Мы бомбили танки и зенитные батареи, обстреливали из пулеметов автомобили и повозки со снабжением для танков и пехоты. На следующий день первый вылет мы совершили в 3 часа утра, а последний — в 10 часов вечера. О нормальном ночном отдыхе пришлось забыть, поэтому мы использовали каждую свободную минуту, чтобы рухнуть в траву под самолетом и немедленно уснуть. Если кто-то вызывал нас, мы шли на голос как сомнамбулы, даже не сознавая, что делаем. Вообще мы жили, словно во сне.

Еще во время самого первого вылета я заметил многочисленные укрепления, расположенные вдоль границы. Полевые укрепления тянулись вглубь территории России на сотни километров, хотя часть из них еще не была достроена. Мы пролетали над незаконченными аэродромами, на которых бетонные взлетные полосы только строились. Хотя даже на таких аэродромах можно было заметить несколько самолетов. Например, возле дороги на Витебск, по которой наступали наши войска, мы видели один из таких полузаконченных аэродромов, забитый бомбардировщиками «Мартин». Им не хватало то ли топлива, то ли экипажей. Пролетая над многочисленными аэродромами, над разветвленной сетью укреплений, все мы думали: «Как хорошо, что мы ударили первыми»… Было похоже, что Советы лихорадочно готовили базу для нападения на нас. А какую еще из западных стран Россия могла атаковать? Если бы русские завершили свои приготовления, у нас не было бы ни малейшего шанса остановить их.

Мы сражались во главе наших наступающих армий, именно это было нашей главной задачей.

Мы ненадолго останавливались в Улле, Лепеле и Яновичах. Наши цели оставались прежними: танки, автомобили, мосты, полевые укрепления и зенитные батареи. Кроме того, мы должны были бомбить вражеские железнодорожные линии или бронепоезда, которые Советы перебрасывали, чтобы помочь своей артиллерии. Любое сопротивление противника наступлению наших авангардов следовало сломить, чтобы увеличить скорость продвижения наших частей. Противник пытался отстреливаться, используя любое пригодное для этого оружие — от винтовок до тяжелых зенитных орудий. Иногда появлялись и вражеские истребители. Впрочем, единственный самолет, который русские имели в это время — И-16 «Рата», — значительно уступал Me-109. Если появлялись «Рата», наши истребители тут же их сбивали. Хотя они совершенно не могли соперничать с Me-109, все-таки эти истребители были довольно маневренными и во всяком случае значительно превосходили по скорости наши «Штуки». Поэтому мы не могли полностью игнорировать их. Но советская авиация, как истребительная, так и бомбардировочная, безжалостно истреблялась самолетами Люфтваффе в воздухе и на земле. Боевая мощь советской авиации была ничтожной, а бомбардировщики, такие как «Мартин» и ДБ-3, серьезно устарели. Очень редко мы встречали самолеты новых типов вроде Пе-2. Лишь много позднее на фронте появились поставленные американцами двухмоторные бомбардировщики «Бостон». По ночам мы часто подвергались беспокоящим налетам легких самолетов, которые пытались сорвать доставку снабжения на аэродромы. Однако они очень редко добивались заметных успехов. Впервые мы попробовали, что это такое, в Лепеле. Некоторые из моих товарищей, спавших под тентами в роще, погибли. Как только эти «авоськи» — так мы называли маленькие полотняные бипланы со множеством проволочных растяжек — замечали свет, они тут же сбрасывали небольшие осколочные бомбы. Очень часто они выключали моторы, чтобы затруднить обнаружение, и скользили в пологом пике. В лучшем случае мы с трудом могли услышать свист ветра в растяжках. Они сбрасывали свои бомбочки в полной тишине, а потом включали моторы, чтобы удрать прочь. Вообще-то это была неплохая попытка потрепать нам нервы, но не более того.

Вскоре эскадрилья получила нового командира — капитана Штеена. Он пришел к нам из того подразделения, где меня учили летать на «Штуке». Штеен привык к моей манере во время полета следовать за ним как тень и держаться всего в нескольких метрах от самолета ведущего даже во время пикирования. Его меткость была просто исключительной — если он все-таки промахивался по мосту, то я обязательно попадал. Остальные самолеты группы, следовавшие за нами, могли спокойно сбрасывать свои бомбы на зенитные батареи и другие цели. Он пришел в восторг, когда однажды летчики группы высказали ему свое мнение о командирских любимчиках, в число которых вошел и я. Он с нами не церемонился. Однажды кто-то спросил Штеена: «А как там Рудель?» И командир ответил: «Он самый лучший пилот, с которым я когда-либо летал». Новых вопросов не последовало. Он признал мое умение, однако в то же время Штеен был уверен, что я не заживусь на этом свете, потому что считал меня «сумасшедшим». Впрочем, это определение он использовал наполовину в шутку, таким образом один летчик выражает свое восхищение мастерством другого. Он знал, что я пикирую почти к самой земле, чтобы наверняка поразить цель и не выбрасывать бомбы на ветер.