Реквием по шестой роте - Владислав Владиславович Шурыгин Страница 7

В эту ночь луна ушла в тень земли…

Нас разбудил прапорщик — старший по лагерю. В морозном мартовском небе высоко над огромным военным «табором», над заиндевелыми стволами пушек, «набычившихся» в сторону еле различимых во тьме гор, над причудливыми сетями антенн, над трубами походных печек, тускло угасал съедаемый тьмой фонарь луны. Было жутко и холодно.

На войне только жизнерадостный дурак, да разве что «свежий» генерал не верит в мистику, не верит в приметы. Для остальных война — это еще и знамения, знаки, приметы. И, не сознаваясь в этом друг другу, стесняясь, каждый внимательно и нервно следует своей системе знаков и символов.

Не сфотографируешь летчика перед полетом, не заставишь танкиста вернуться за забытой вещью. А тут затмение… Куда дальше?

И уйдя за лагерь, в поле, ополоснув наскоро лицо водой из фляжки, я молился в эти минуты. Не о спасении, нет. На войне быстро привыкаешь не просить у бога многого.

Я молился и загадывал о малом — уехать из лагеря после затмения, увидеть до отъезда полную луну.

И, глядя на гаснущий серп, на наливающиеся светом звезды, чувствуя густеющую тьму, я вдруг ощутил чье-то присутствие над собой. Словно увидел себя со стороны. На высеребренной подмороженной земле, в поле, под звездами. Кто молился обо мне в эту ночь? Кто вспомнил меня?

И кто-то там, на небесах, услышал молитву, и после всех привычных армейских задержек колонна потянулась к горам уже под черненой, как серебряный старинный «пятак», луной. И, сидя на броне, вдыхая упругий морозный ветер, я с каким-то чувством благодарности смотрел на луну. Как будто она стала моим союзником, как будто мы были связаны с ней каким-то уговором.

Колонна — громко сказано. Бэтээр, «КамАЗ» да «ЗИЛ»-«наливник». Вот и вся колонна. Полтора десятка бойцов да мы — слишком плохо вооруженные для солдат и тем не менее военные для вражеского прицела. Но нам повезло. Мы проскочили без «сучка». Первый привал на развилке в горах. Сожженный, разбитый остов БМП. Сколоченный из досок крест. Фамилии павших. Четыре дня назад здесь в засаду попала колонна пехоты 135-й бригады. Говорят, гранатометы били так, что разрывы их сливались в очереди. Бой шел почти сутки. У подножия креста — мятые обгорелые каски, чей-то сапог, обрывки свитера. Под ногами густо рассыпана шелуха стреляных гильз.

Уже доехав до базы отряда, мы узнаем, что на дороге попала в засаду и ведет бой одна из колонн, вышедших после нас…

Вообще-то, сегодня уже дней пять, как война закончилась. Официально объявлено, что боевые действия в Чечне прекращены, войска остановлены и готовятся к выводу. Я вспоминаю об этом, когда земля под ногами начинает сотрясаться от залпов орудий. Наша группировка штурмует кишлак Белгатой. За ним основная цель — Дарго. За Дарго — только горы. Деваться «духам» некуда. И потому дерутся они яростно.

Вообще все перемирия, замирения видятся здесь совсем иначе, чем в Москве. Это там — для высоколобой, красиво одетой публики, для изнеженных дамочек, для «мерседесных» мужчин, эта война — шоу, в котором на сцену может вдруг выскочить конферансье и крикнуть: «Антракт».

Никакое перемирие сейчас невозможно. Война идет на том «молекулярном» уровне, на котором плевать на указы и приказы. Война идет на площади пять на пять километров. И на расстоянии ста метров до амбразуры чеченского гранатометчика, поджегшего танк, в котором были твои друзья. Поэтому пехотному комбату глубоко до фонаря политики, Дудаев, дембель и орден, Москва и мир. Есть только одно желание: добить врага. Опрокинуть и гнать! Это сегодня высшая мораль «пятака» земли, именуемого кишлак Белгатой, и сотен русских и чеченских мужиков, дерущихся здесь. Для ПОЛЯ боя нет середины. На нем есть только победители и побежденные, иного не дано. Есть наступающие и есть отступающие. Сегодня мы наступаем, сегодня мы давим их.