Первая командировка - Василий Ардаматский Страница 69

— Здесь живет и действует гений фюрера, — сказал Ганс от волнения каким-то не своим голосом, не сводя глаз с серого приземистого здания. — Мы можем и прокиснуть, и испугаться, а он — никогда. Мы живем сегодняшним днем, а он знает все наше будущее и потому уверенно ведет нас вперед через все трудности и неудачи. — Ганс помолчал и вдруг довольно громко произнес: — Хайль Гитлер! — и поднял руку в сторону здания.

Самарин молчал... Только, когда они уже прошли рейхсканцелярию, Самарин сжал локоть Ганса и сказал взволнованно:

— Спасибо, что сводил меня на это святое место...

Они уезжали в Ригу в понедельник, а в воскресенье родители Ганса устроили прощальный вечер, на который пришли их родственники и девушка по имени Анни, о которой Ганс сказал, что она его «почти невеста».

— Что значит «почти»? — спросил, Самарин.

Ганс рассмеялся и не ответил.

Самарину была представлена племянница Вальрозе — пухленькая смазливая блондиночка, хохотушка и, как выяснилось, удивительно глупая. У нее было странное имя — Ромми. Познакомила их мать Ганса.

— Ты, конечно, как все немки, боготворишь военных, — сказала она девушке. — А Вальтер — коммерсант. Но помни, когда кончится война, коммерсанты будут самыми необходимыми для Германии людьми.

Весь вечер Самарину пришлось играть роль кавалера Ромми и терпеть ее непроходимую дурь и настырное кокетство. Во время танцев она закатывала глаза и опрашивала томным шепотом: «Тебе со мной хорошо?» «Очень», — отвечал Самарин. И тогда она терлась щекой о его подбородок. После одного танца, запыхавшаяся, красная, она утащила его в пустую комнату, упала там на диван, увлекая за собой и шепча: «Целуй меня, целуй». А потом удивленно и горестно: «Боже, ты же не умеешь целоваться!» И вдруг: «Ты очень богат?» — «А зачем тебе это знать?» — «Только за очень большие деньги я могла бы примириться, что ты не военный». — «Я совсем не богат». В ответ визгливый хохот: «Ты хитрец, ты говоришь неправду!»

И вот так весь вечер, пока гости не уехали.

Ганс и Самарин проводили своих девушек до машины. Когда они уехали, Ганс хлопнул Самарина по спине и рассмеялся:

— А ты, несмотря на болезнь сердца, большой специалист. Два раза уединялся со своей булочкой.

— Извини, она тебе какая-то родня, но она непроходимая дура! — сказал со злостью Самарин.

— А на что ум, когда есть все остальное?

— До остального я не добрался, всякий раз она в первую же минуту убивала меня своей глупостью.

Ганс хохотал во весь голос.

Когда они вернулись в дом, Вальрозе-отец, как и в первый день, позвал их в свою охотничью комнату. Служанка принесла туда коньяк и кофе.

— Расстегнем мундиры и галстуки, — предложил Вальрозе-отец.

Самарин еще за столом заметил, что хозяин порядком опьянел. Его расширенные глаза неестественно блестели.

— Прежде всего мы выпьем за здоровье нашего фюрера и за нашу победу, — какой-то равнодушной скороговоркой предложил он и, наливая коньяк в рюмки, добавил: — Это будет нам как стальной фундамент под все остальное.

Выпили, как положено, стоя.

Ганс что-то стал грустным, опустив голову, думал о чем-то своем, и отец все время посматривал на него.

— Ты сейчас очень похож на своего брата! — почему-то раздраженно сказал он сыну. — Чем ты огорчен? Невестой? Войной? Чем?

— Мне грустно уезжать из дома, — не поднимая глаз, тихо ответил Ганс.

— Мне от этого тоже невесело, — сказал отец. — Но надо верить во все лучшее.

— Папа, мы с Вальтером видели на улице безногого солдата с Железным крестом. Он на костылях. Это так страшно. Зачем их пускают в Берлин?

Вальрозе внимательно посмотрел на сына и сказал:

— А я бы тому безногому позавидовал. Он уже наверняка живым вышел из войны и будет жить.

— Ты помнишь моего друга Альфреда Веттера? Тебе еще понравилось, как он пел у нас на прощальном вечере,

— А-а, рыжий, как лиса? — вспомнил отец,

— Он убит. И я мог погибнуть вместе с ним, если бы ты не спас меня переводом в гестапо.

Вальрозе-отец снова наполнил рюмки и сказал:

— Выпьем за вечную память о твоем брате Пауле, о твоих друзьях и... — Он не договорил, его лицо залило багровостью. Одним глотком он осушил рюмку и швырнул ее в стену.

Может быть, целую минуту они молчали. Нарушил тяжкую тишину Самарин:

— Мне так горько, что я не могу быть солдатом, так горько, я не могу это выразить словами!

И снова продолжалась тяжкая тишина. И вдруг Вальрозе-отец хлопнул ладонями по своим коленкам и заговорил энергично и совсем трезво:

— Вот что, мальчики, судьба, говорят, фатальна! Я сторонник иного взгляда — человек делает свою судьбу сам. Конечно, когда такая война, человек из венца природы превращается в мишень и ему трудно, даже невозможно всегда поступать по желанию. Но есть все же один закон: чем человек дальше от войны, тем он больше может чувствовать себя человеком. Это, наверное, вы и сами уже узнали. Не так ли? И еще: чем у человека больше власти, тем он автоматически сам становится меньше мишенью. И есть, наконец, еще и такая формула: чем скорее кончится война, тем больше мишеней останутся непораженными. За эти дни я продумал все эти аспекты. Начну с последнего. Война, в общем, может кончиться скоро, все решится в России. Туда фюрер перебрасывает войска с европейского фронта, направляет новейшую грозную технику — наши новые сверхмощные танки, артиллерию. Это будет решающий удар в сердце России. Так что последняя формула для вас благоприятна. Но я решил сделать шаги, так сказать, встречного порядка. В отношении тебя, Ганс, я уже в принципе договорился — через месяц ты будешь работать в Берлине. Это будет подальше от войны. Я подумал и о вас, Вальтер, вы мне понравились. Вы не военнослужащий, и мне устроить вас в Берлине на хорошую работу труднее. Так что вам придется подождать. Но я это сделаю. Обещаю.

Ганс бросился к отцу, обнял его, бормоча радостно и благодарно:

— Папа, папа, какой ты!..

Самарин встал:

— Я благодарю вас, гауптштурмфюрер.

— Да перестаньте вы! — притворно рассердился Вальрозе. — Давайте лучше выпьем за вашу удачливую судьбу.

Они выпили, и Вальрозе-отец встал:

— А теперь спать. До свидания, Вальтер. Провожать вас с Гансом я не могу. В связи с предстоящей переброской войск у меня чудовищная работа. Ганс, пройдем к маме.

Самарин остался один. Он еле сдерживал внутреннюю дрожь. Скорее, скорее в Ригу, к Рудзиту. Только об этом он и думал.