Фронтовой дневник эсэсовца. "Мертвая голова" в бою - Герберт Крафт Страница 67

— И что, если война, несмотря на все принесенные жертвы, закончится так? Я не представляю, что мне делать.

— Тогда пробивайся ко мне домой, спрячешься в альпийском домике!

К моему удивлению, отгрузка вооружения и боеприпасов в связи с наступающими праздниками сильно затянулась. И здесь явно вставляют палки в колеса!

Через местную комендатуру я ходатайствовал о предоставлении отпуска моим тирольцам. Они ответили мне рукопожатием и обещанием немедленно прибыть по моему телеграфному вызову.

Элизабет отпустили домой на каникулы, таким образом, возникла единственная возможность встретить Рождество в кругу ее семьи.

На душе у меня было неспокойно. Я отправился в этот неожиданный отпуск с тяжелыми чувствами. Мою должность мог бы исполнять инвалид. У нас в войсках солдатами на фронте командуют одноногие, есть однорукие командиры танков. В Будапеште окруженные дивизии войск СС истекают кровью, сдерживая натиск Красной Армии. Словом, этот отпуск не был таким безоблачным, как в1942 году. Было чувство, что наслаждаешься тем, чего ты недостоин.

Из мюнхенской конторы на мой телефонный запрос твердили одно и то же: «Транспорт не готов!», обещали после Рождества, потом — после Нового года. И вдруг неожиданно перед Новым годом — все подготовили. Пока я принимал все по отгрузочной ведомости, подъехали мои тирольцы. Через пару часов сформировали эшелон и через пустынные вокзалы и станции он повез нас на Куфштайн, а потом через Бреннер и Боцен на Лану бай Меран. Еще до наступления Нового года боеприпасы были разгружены и помещены в глубокие подвалы. Вскоре после этого из окна туалета в «своей» вилле я наблюдал, как американские бомбардировщики бомбят оставшиеся на путях вагоны с вооружением.

Январь 1945 года. Впервые услышанное мной обращение фюрера к немецкому народу навсегда осталось у меня в памяти: «Если немецкий народ проиграет эту войну, то он недостоин вообще что-то выигрывать!» Или что-то в том же духе. Как эти слова могли подействовать на инвалидов, на тех, кто на войне потерял родных и близких, на тех, кто сидел на пепелище своего дома и не имел средств к существованию, тех, кто с глубокой верой в справедливость вступил в борьбу?

Положение на фронтах становилось все серьезнее. Появились «Зольдатенклау» — комиссии по изысканию «пригодного к фронтовой службе человеческого материала» для восполнения потерь в войсках, «постоянно борющихся за выравнивание фронта».

Прежде чем меня «вычесала» такая комиссия Кальдьеро, я сам добровольно подал рапорт с просьбой отправить меня на фронт. Не велик подвиг. Не было никаких причин меня заметить. Или все же не так? Тогда это был поступок сумасшедшего. Один я не спасу Германию от гибели, и я уже, по-видимому, решился на самоубийственные действия на фронте.

«Никогда ни за что не записывайся добровольцем!» Как я мог забыть старую солдатскую мудрость?

Все пошло очень быстро: сдача хранилищ и должности, прощальный ужин с товарищами в Меране. Предписание и билеты до Гамбург-Лангенхорна, в 18-й запасный батальон войск СС. В тот же прощальный вечер я пришел в моросящий дождь на вокзал. В Гамбург я должен был прибыть 6 февраля. И я подделал командировочное предписание подписал отклонение от прямого маршрута в пути — решил заехать домой к Элизабет на ее день рождения и чтобы проститься с ней. Мне самому исполнилось только что 22 года.

На вокзале в Зальцбурге проверявший документы патруль полевой жандармерии снял меня с поезда. По пути в комендатуру, располагавшуюся у вокзального ресторана, мне удалось замешаться в толпе солдат и незаметно прыгнуть в отходящий поезд. Только теперь я понял, как глупо поступил, подделав командировочное предписание. Одного моего слова было достаточно, чтобы оберштурмфюрер Тиман официально выдал мне нужное предписание. Мне очень повезло, что я сбежал. Ведь по законам того времени меня просто могли повесить на месте как дезертира. Вечером я приехал в родное местечко Элизабет и оказался нежданным гостем за праздничным столом по случаю ее дня рождения. Если бы была возможность, я бы предупредил Элизабет и избавил ее от такого сюрприза. Вечер прошел в подавленном настроении. Так угождают приговоренному, исполняя его последнее желание, прежде чем отправиться в никуда.

От службы и долга я похитил даже не день, а несколько часов. Элизабет проводила меня до Мюнхена. Мюнхен седьмого года войны был одной сплошной руиной. Я прошел к своему поезду — предназначенному только для перевозки военнослужащих. Остальные поезда — тоже для серо-полевых. Много солдат, женщин, девушек, детей, прощания, неутешные слезы и ободряющие улыбки, и улыбки сквозь слезы.

Прежде чем я приехал в Гамбург, от одного из товарищей я узнал, что штурмбаннфюрер Кнёхляйн получил повышение, стал командиром полка и награжден Рыцарским крестом, а мой «профессор ботаники» оберштурмфюрер Грютте погиб в районе Харькова.