Я начинаю войну! - Николай Пиков Страница 6

Когда Тараки 18 марта позвонил Косыгину с просьбой о присылке войсковых частей, Косыгин высказал большое сомнение на этот счет, но добавил, что «я, естественно, должен обсудить со своими коллегами Ваше обращение».

Вот тут было первое более-менее обстоятельное обсуждение этого вопроса в рамках тогда еще не существовавшей официально комиссии Политбюро по Афганистану — она была создана где-то уже после ввода войск, в 80-м году. Но де-факто уже тройка, Андропов, Громыко, Устинов, иногда с Пономаревым, иногда без него, периодически встречались, обсуждали афганские дела. И в связи с этим звонком было обсуждение, как реагировать на обращение Тараки. В общем-то у всех было единое мнение, что — нет, нельзя идти на этот шаг.

Было решено пригласить Тараки срочно приехать с закрытым визитом в Москву, более обстоятельно с ним поговорить и растолковать ему нецелесообразность таких действий. Буквально через день, 20 марта, Тараки прибыл в Москву, повторяю, с закрытым визитом, об этом мало кому было известно и в Москве, и в Кабуле. И тут вначале Косыгин, обстоятельно и развернуто, уже от имени всего руководства высказался против ввода войск, закончив прямо тем, что: «Ввод, присылка войсковых частей в Афганистан наверняка не улучшит, а усложнит ситуацию, прежде всего для вас, для режима. Мы все взвешивали, этого делать нельзя».

Ну, для того чтобы не оставлять у Тараки надежды на то, что есть вот еще более высокая инстанция — Брежнев, сказали, чтобы к нему он обратился с этой просьбой. С довольно большим трудом, поскольку в ту пору Брежнев уже мало функционировал, организовали беседу у Брежнева в тот же день — 28 марта. Брежнев коротко, по заготовленному тексту зачитал ему коллективное мнение, в котором подтвердил то, что сказал Косыгин, что посылать войска мы не будем, этого делать нельзя, исходя из ваших же интересов, это не укрепит ваши позиции, а, наоборот, ослабит.

Уже в 78-м, то есть вскоре после переворота, начался раскол в афганском руководстве. Кармаль оказался вне Кабула, послом в Чехословакии, Анахита Ратебзад в Югославии послом, и многих других парчамистов разослали по всему миру. Наши советники и люди в Москве это, конечно, знали. Каких-либо усилий по предотвращению углубления раскола, насколько я знаю, никто из них не предпринимал, были какие-то попытки сглаживать эти разногласия, но не очень серьезные попытки, то есть это считалось их внутренним делом, тем более что каких-то, по представлению наших идеологов и работников партийных, не было предпочтений в пользу «Парчам», и почему бы не оставались халькисты во главе в ту пору, имею в виду — 78-й — начало 79-го года.

Но потом, по мере усиления репрессий против парчамистов, особенно уже в 79-м году, когда все больше набирал силу Амин, становилось все более ясным, что эта ситуация только усугубляет положение и ослабляет позиции того режима, который был в Кабуле. Помню, что предпринимались более серьезные попытки разговора и с Тараки, и с Амином, попытки уговорить, чтобы они этого не делали. Но это не оказывало никакого влияния.

После марта 79-го года внутренняя ситуация все больше осложнялась для кабульского правительства — и в силу того, что они сами вели левацкую линию и многое самим себе портили, и в силу того, что продолжало нарастать внешнее проникновение и подпитка из Ирана и Пакистана. Довольно часто поступали новые просьбы из Кабула о присылке советских воинских частей. Всего их было порядка четырнадцати, таких обращений.

До сентября никаких больше дискуссий в этой связи не возникало. Каждый раз все довольно быстро приходили к тому мнению, что этого делать нельзя, как и в марте.

В сентябре, как известно, произошел новый переворот в Кабуле, то есть Тараки был устранен, во главе стал Амин. Тараки был уничтожен физически. Вот после этого, как я понимаю, и начались новые размышления, и новые веяния в нашем руководстве.

Переворот не был для нас полным сюрпризом. В Москве было довольно хорошо известно, что Амин уже ведет работу против Тараки, и не исключалось, что он может Тараки убрать. Я, в частности, хорошо помню, что когда в конце августа 79-го года Тараки через Москву летел в Гавану на конференцию неприсоединившихся государств, именно мне было поручено побеседовать с ним, никто на более высоком уровне в этот раз с ним не беседовал, беседовали с ним, когда он уже вернулся из Гаваны. А на этот раз мне было поручено в рабочем порядке поговорить с ним, выяснить, как он уехал из Кабула, с каким настроением, и предупредить его по поводу возможных событий в Кабуле в его отсутствие. И условиться о контакте с ним в Гаване через наше посольство, в случае возникновения необходимости быстро связаться. То есть мы держали сторону Тараки.

Но он, надо сказать, довольно спокойно обрисовал ситуацию. Он подтвердил, что знает о наличии разных людей в Кабуле. Об Амине он довольно тепло отозвался, сказал, что тот держит все под контролем, в своих руках, и он не ожидает никаких чрезвычайных событий в Кабуле в его отсутствие. Хотя, я повторяю, у нас уже были опасения, что они могут его убрать…

Опасения были уже где-то с августа. У нас никаких признаков охлаждения к нему не усматривалось. Хотя, конечно, не очень хорошо, что все обошлось на уровне замминистра. Ну, по крайней мере, тот же Пономарев мог с ним встретиться. У Тараки тоже не ощущалась озабоченность и тревога…

Хотя после возвращения из Гаваны он встречался с афганскими студентами и сказал: «…в нашем обществе афганском появилась раковая опухоль». Что он имел в виду? Многие считают, что это он связывал с Амином.

Это возможно, поскольку после возвращения из Гаваны, из Москвы в Кабул там имел место инцидент с Амином во дворце Тараки. Так что, хотя у него был спокойный вид на пути в Гавану, в действительности он уже знал, подозревал и даже готов был что-то предпринять в связи с Амином. Но кончилось тем, что, наоборот, Амин взял верх, а Тараки не стало.

В то время в Кабуле находился Иван Григорьевич Павловский. Он прибыл со специальным заданием разобраться с состоянием афганских вооруженных сил, что нужно сделать для помощи им в улучшении этого состояния. Никакой рекогносцировки насчет ввода войск, как некоторые считают, он не производил. Кстати, когда Павловский уезжал и говорил с Устиновым и зашел разговор о просьбах афганцев о вводе войск, Устинов тогда ему сказал, и я верю, что он искренне сказал в тот момент, что об этом не может быть и речи. Так что он никаких других поручений не имел.

Ну, что Амин уже выходит из-под контроля, это да, это было уже известно, именно это я имел в виду, когда рассказывал в беседе с Тараки по пути в Гавану. Настороженность в отношении Амина у наших ведомств уже определенно была.

К тому времени уже пошли сведения о возможной связи Амина со спецслужбами Америки, были данные, что его завербовали во время учебы в США. Хотя эти слухи начали циркулировать после того, как Амин взял власть в свои руки.

После смерти Тараки было принято решение вести дела с Амином как с фактическим руководителем. Соответствующее указание было направлено всем нашим представителям в Кабуле. В октябре, вскоре после возвращения из Нью-Йорка с Генассамблеи ООН, Громыко замкнулся и не касался вопросов ввода войск, хотя новые обращения были уже и от Амина в это время. По моей реконструкции, именно в этот период начались колебания, не стоит ли пойти на какие-то активные шаги, может быть, вплоть до ввода войск, для того чтобы не упустить…