Вторжение. Судьба генерала Павлова - Александр Ржешевский Страница 56

Болдин беспамятливо отметил про себя этот вид и тут же забыл. Его вели сквозь нарастающий вой, через всю эту жуть почти силой. Прямо у них на пути одна женщина прикладывала оторванную ножку к ребенку, потом поднимала его, мертвого, прижимала к себе. Ножка падала. И женщина, уложив худенькое тельце, склонялась над ним и начинала все сначала.

Вой сделался оглушительным. С трудом воспринимая происходящее, Болдин слепо двигался за адъютантом. «Это ад! ад! Если есть ад, то он такой. Или нет, даже в аду такого не бывает, — тупо билось в голове. — Как могли такое допустить? Видит ли это Павлов? Понимает ли?

Временами сознание заволакивало, точно минула не одна сотня лет, и в незапамятных временах остался вчерашний день, когда они обсуждали вероятность событий со спокойствием и уверенностью. Во вчерашнем дне все должно быть иначе, и от грозной конницы давно бы убежали враги. Вместо этого под ним разверзлась кошмарная бездна, и он летел, ничего не видя, кувыркаясь, как матрешка, не находя опоры и не умея перевести дух.

Может быть, адъютант больше соображал, но они нашли штаб 10-й армии. Оказался там только начальник тыла, командарм Голубев отбыл на КП.

— Представляю этот КП, — ядовито сказал Болдин.

В штабе армии он вновь стал заместителем командующего. Начальник тыла молча следовал за ним, ожидая разноса или расстрела. Тем более что в мирные дни заместитель командующего не любил и не жаловал его. Но и Болдин, забыв о старых счетах, прятал глаза.

— Доложите обстановку, — коротко приказал он. — Без подробностей. Главное — насколько немцы вклинились?

— Н-не располагаю… Говорят, мехчасти противника уже под Гродно. Обошли.

— Что в вашем хозяйстве?

— Разбиты склады ГСМ. Танки нечем заправлять…

От напряжения глаза начальника тыла округлились, точно Болдин мог вытащить пистолет и тут же застрелить его.

— Свяжитесь с Минском, — устало сказал Иван Васильевич. — Доложите обстановку. Пусть перебрасывают горючее самолетами.

— Телефонная связь нарушена, — пробормотал начальник тыла. — Рации не могут пробиться в эфир. Сплошные помехи.

Болдин повысил голос и сверкнул глазами.

— Я вам сказал, свяжитесь с Минском. Любым способом. Ясно?

— Так точно!

— Я еду на КП немедленно.

Начальник тыла достал потрепанную эмку, и Болдин выехал из Белостока на юго-запад. Когда город остался позади, Иван Васильевич занервничал. За горизонтом, который ограничивался горбатинкой шоссе и верхушками ближних деревьев, таилась погибель. Впереди наших войск не было. Такую возможность заместитель командующего вполне допускал. В любую минуту могли появиться немецкие танки или парашютный десант.

Но — минуло. Они проехали не больше получаса, когда адъютант заметил впереди на опушке леса две палатки и раскинутые по деревьям антенны. Водитель, не дожидаясь команды, повернул на грунтовую дорогу.

Навстречу из палатки вышел сам командующий армией генерал-майор Голубев. При виде его богатырской фигуры Болдин как-то сразу успокоился. «А ведь принял сегодня бой, — подумал он о Голубеве, — и ничего… держится. Пока такие вояки есть, не все потеряно. Драгоценная это вещь — мужская храбрость».

Уверенность, данная командарму от природы — выражением глаз, разлетом ожестковевших бровей, прищуром белесых прокуренных ресниц, — все это подкупало и усугублялось тем простым знанием, что Голубев побывал уже в двух войнах и его спокойствие — не безмятежность новичка или тупца, а выдержка грамотного солдата, знающего, где противник, что он делает в данный момент. А это в сложившейся обстановке было самым важным.

Спокойствие командующего армией передалось Болдину.

— Ну, докладывайте, — произнес он таким тоном, каким сказал бы по другому случаю: «А плоховато встречаете гостя. Могли бы и постараться».

Голубев, казалось, остался доволен таким обращением.

— Сегодня вторая дивизия отразила танковую атаку немцев. Потери большие. Для провокации это великовато. Там, наверху, поверили, что идет война?

Так как Болдин не отозвался на выпад, считая себя причастным к этим «верхам», Голубев продолжил сдержаннее:

— Если за ночь не успеем перегруппироваться, он прорвет оборону. А снимать войска с других участков рискованно. Резервов не дадите?

Болдин напрягся, повел головой, прижимая подбородок к груди, точно хотел удостовериться, на месте ли генеральские звезды в петлицах. Их осознание всегда прибавляло ему значимости и меняло душевный настрой. Он расправил плечи и спросил отчужденно — жестко:

— Почему из 10-й армии не поступало сведений?

Начальник тыла от такого вопроса мгновенно вспотел, потому что дело могло потянуть на трибунал. Голубев же только сощурил прокуренные ресницы, и Болдин опять поразился уверенности этого человека, сквозившей в каждом слове, даже в движении. Будто не он должен был оправдываться перед начальством и ждать наказания, а сам Болдин вместе со штабом округа оказались виноваты.

— Проводная связь нарушена, — прозвучал короткий ответ.

— Хорошо, — наставительно произнес Болдин. — Армейские рации?

— Работают очень плохо. Сейчас убедитесь. Вражеские станции их забивают.

Они вошли в штабную палатку. Деревянный стол с телефоном вытянулся во всю длину. Несколько табуреток. Во время недавних учений такая обстановка воодушевляла ощущением несокрушимости и прочности вооруженных сил. Теперь же внутренний вид палатки выглядел жалким, ущербным, порождал неуверенность и тоску. Но Болдин не был бы генералом и вторым лицом в округе, если бы показал свою слабость.

— Насколько противник вклинился в оборону? — жестко спросил он.

И Голубев, как на недавних учениях, подчинился немедленно, начал объяснения. В разрушившемся мире даже это стало удивлять Болдина. Он заметил и заставил себя встряхнуться.