Девственники в хаки - Лесли Томас Страница 5

Одной из достопримечательностей гарнизона были двое слепых на один глаз: начальник гарнизона полковник Уилфрид Бромли Пике-ринг и ефрейтор Хэккет. Для изнывавших от скуки солдат любимым развлечением было наблюдать за тем, как бравый ефрейтор подходит к командиру, отдает честь, и оба на мгновение замирают, мучительно пытаясь сфокусировать на собеседнике здоровый глаз.

Уйдя с солнца в казарму, Бригг сразу почувствовал, как благодатная тень приятной прохладой ложится на плечи и шею. Присев на краешек своей койки, стоявшей возле самых дверей на балкон, он без всякого воодушевления принялся полировать башмаки. Бригг провел ночь в карауле и мог поэтому не ходить на утренний смотр, однако в восемь тридцать он в любом случае обязан был быть в канцелярии. Со своего места Бригг видел, что сержант все еще жарится на балконе, а сержант видел, что рядовой Бригг занят делом.

– Обратите внимание на рядового Лонгли, – не спеша продолжал Дрисколл, смакуя подробности, точно лектор в медицинском училище. – Перед вами уникальный случай физической патологии. Другого такого нет даже здесь, в пенглинском гарнизоне. Это, если можно так выразиться, горбун наоборот. Взгляните – выпятил грудь колесом, словно токующий голубь, отчего его голова постоянно запрокинута назад. А это… О, это действительно нечто! Коронный номер нашего циркового представления!

Бригг поднялся и, с ботинком в руке, снова вышел на солнце. Он сразу понял, что имел в виду сержант. Как раз под балконом, словно пара вальяжных слонов со шкурами защитного цвета, медленно проплывали сержанты Фишер и Орган. – На последнем медицинском осмотре, – доверительным тоном продолжал Дрисколл, – Герби Фишер показал двадцать два стоуна [5], а Фред Óрган – вот так имечко, куда ж от него денешься?! – двадцать восемь. Это совершенно точно, и я нисколько не преувеличиваю, потому что они сами обсуждали это в моем присутствии, точно пара девиц из церковного хора. «Знаешь, Герби, мне кажется, я немного похудел». «Знаю, Фред, и я тоже…» Боже мой, это надо было слышать!

Дрисколл перевел дух.

– Ох уж эти мне разжиревшие неряхи! Казалось бы, ради поддержания чести армии обоих должны были давно комиссовать, но – нет! Напротив, их отправили служить в колонии, чтобы все бонго могли вдоволь посмеяться. На них продолжают тратить ярды и ярды материи, чтобы пошить им специальную форму – правда, без шорт, потому что это действительно было бы уж чересчур; их обеспечивают башмаками восемнадцатого размера и даже койками особой, усиленной конструкции, которые только и могут выдержать такие туши… Господи милосердный, помоги нам! Как только мужчина может довести себя до такого состояния и сохранить к себе хоть каплю уважения? Они и ссорятся-то не как мужики, а как манекенщицы: я сам слышал, как наш Фредюня обозвал Герби «жирнягой». Жирнягой!!!

Бригг развернулся и пошел к своей кровати. Там он сел на матрас и, постелив на колени полотенце, плюнул на мыски ботинок. Дрисколл, который почему-то не казался нелепым в одних носках и берете, продолжал стоять на балконе повернувшись к нему вполоборота.

Глядя на то, как под его руками тускло-черные мыски начинают неохотно блестеть Бригг попытался предположить, что еще скажет сержант. Не успел он поднять головы, как Дрисколл негромко сказал:

– Кроме того, есть еще ты и твоя маленькая компания…

– Мы не просили, чтобы нас посылали сюда, – осторожно ответил Бригг, не поднимая глаз от ботинок.

– Это не ответ! – проскрежетал сержант. – «Мы не просили посылать нас сюда!», – передразнил он. – Те бедняги, что строили для япошек Бирманскую железную дорогу, тоже об этом не просили!…

«Как не просили об этом все те, кого мы оставили под Каном [6]», – подумал Дрисколл, но промолчал, потому что именно под Каном он по чистой случайности подстрелил трех своих солдат.

Вслух он сказал совсем другое.

– Белокожие маменькины сынки, которые ноют, скулят и зачеркивают дни в дембельских календариках – вот вы кто… Бедняга портной из малайской деревни, наверное, с ног сбился, стараясь сшить каждому из вас парадную форму. Не можете дождаться, чтобы вернуться домой, к мамке, а? Не успели попасть сюда, как уже хочется поскорее вернуться?

Бригг решил, что сержант выговорился, но он ошибался.

– Зато когда вы вернетесь домой… О-о, тогда вы станете совсем другими! Субботними вечерами будете наряжаться, как петухи, и хвастать перед девчонками, что побывали в Малайе. «Да, я там был… Чертовски опасное место. Страшная жара, да еще эти засевшие в лесах коммунисты…» Я же заранее знаю каждое ваше слово, вы, маленькие ублюдки!

Сержант начал раздражать Бригга, и он, встав с койки, прошел через дортуар и заперся в уборной. Да, разумеется, сержант прав – именно так оно и будет, подумал он, приняв наиболее подходящее для размышлений положение. Вернувшись домой, все они станут ужасно важничать и задирать нос – стойкие оловянные солдатики далекой войны, до зубов вооруженные небылицами и ложью. Их рассказы ни в чем не уступят рассказам других – тех, чья воинская служба действительно прошла в страхе, в грязи, по соседству со смертью, подстерегающей за каждым кустом и днем, и ночью.

Те солдаты пенглинского гарнизона, чей срок службы, выцарапанный ножом на деревянных столах и вычеркнутый чернилами из календарей, близился к концу, действительно отправлялись к деревенскому портному и заказывали парадную форму подходящего размера, чтобы надеть ее в день возвращения домой. Это и в самом деле была великолепная форма: новенькая, оливково-зеленого цвета, с затейливой кокардой на берете, с яркими внушительными шевронами и словом «Малайя», вышитым на плече желтыми буквами. Облачившись в этот сказочный наряд, хрупкие, бледные, рахитичные, не нюхавшие пороха солдаты бесперспективного гарнизона как по волшебству превращались в сильных, мужественных, притягивающих все взгляды героев. Правда, превращение это происходило лишь тогда, когда отважные воины оказывались в безопасности на земле Альбиона.

Новая форма стоила сорок малайских долларов, и носить ее можно было только во время двухнедельного отпуска, полагавшегося по истечению срока контрактной службы, но слава покорителя колоний, безусловно, стоила дороже.

Дрисколл слышал, как Бригг потянул за цепочку спуск унитаза и, повернувшись к балконной двери, стал ждать, пока тот появится на балконе. Но Бригг мешкал, и в конце концов сержант снова облокотился на перила, погрузившись в созерцание парада.

Бригг вернулся в казарму и, добравшись до своей койки, принялся одеваться. Сначала он надел носки и башмаки, затем натянул хлопчатые подштанники. Заметив свое отражение в высоком зеркале в дальнем конце дортуара, он в который уже раз убедился, что выглядит бледным, чрезмерно высоким и смешным.

Бригг еще никогда не занимался любовью и ужасно боялся, что может погибнуть, так и не узнав, что это такое. А для него это было важно – намного важнее, чем все остальное, ради чего стоило жить. Бриггу не хотелось умирать, ни разу не попробовав себя с женщиной. Не испытать восторгов сладострастья было бы для него самой настоящей трагедией – гораздо более страшной, чем, например, не знать своей матери.