"Черные эдельвейсы" СС. Горные стрелки в бою - Иоганн Фосс Страница 5

Мы с Ником продолжали сидеть на ступеньках крыльца у дверей павильона, или «храма», как его называли в кругу нашей семьи. Росшие полукругом высокие туи как будто стеной закрывали его угол. В этой нише всегда было темно. Здесь находился простой деревянный крест. На нем имелась следующая надпись: «Обер-лейтенант Гюнтер Брукманн, родился 12.4.1895 года, погиб в бою в Волыни 20.7.1917 года».

В этом священном для нас месте всегда можно увидеть свежие цветы. Я знаю единственного сына нашей Мамочки лишь по фотографии, которая всегда стоит на ее письменном столе. На ней он изображен в лейтенантской форме.

В то утро я впервые почувствовал, что мои родственники по-разному относятся к прошлым и нынешним политическим событиям. В отличие от моих родителей дядя Петер никоим образом не был связан с последней войной, закончившейся двадцать лет назад. Он также по-иному понимал послевоенное политическое устройство Германии. Война никак не повлияла на формирование его личности в юные годы, чего нельзя было сказать о семье его брата, моего отца. Поэтому речи Гитлера дядя Петер воспринимал как нечто излишне пафосное и забавное. Однако мои родители смотрели на такие вещи по-другому. Несмотря на ироничное отношение моего отца к политике, для него существовали и очень серьезные понятия вроде деревянного креста в память погибшего на войне Гюнтера Брукманна. Нелюбовь отца к показному пафосу привела к тому, что он воздержался от комментариев относительно поведения брата. Мать, напротив, была более откровенна.

Тем не менее не следовало забывать, что сегодня день рождения бабушки. Утром она принимала поздравления гостей. Она была одета в черное — традиционное одеяние вдовы. Единственная ее уступка традициям в тот день состояла в том, что она надела белый воротничок. Она держалась удивительно прямо. Ее густые, вьющиеся черные волосы с серебристыми нитями седины были коротко острижены и зачесаны назад. Это была прическа, нетипичная для женщин ее возраста. Каждого из гостей она встречала взглядом живых, внимательных глаз. Время от времени бабушка подносила к глазам лорнет, чтобы лучше рассмотреть поздравительную открытку.

Для меня бабушка была олицетворением поколения, которому довелось жить в благословенные предвоенные десятилетия. Активные и предприимчивые люди вроде моего деда смогли обзавестись внушительных размеров собственностью, которой теперь умело распоряжалась бабушка, руководившая нашей семьей с нежной строгостью. Мой покойный дед, человек ученый и смышленый, пользовался уважением в промышленных и коммерческих кругах Брауншвейга, был членом тайного княжеского совета и, так сказать, всегда присутствовал в нашей жизни. Его написанный маслом портрет висел в зале, и дед зорко смотрел на нас смышлеными голубыми глазами.

Между тем родственники и гости перемещаются в сад и общаются, усевшись на белые садовые скамейки и стулья. Среди гостей я вижу Бургдорфов, соседей и друзей Брукманнов. Уже третье поколение обеих семей дружат и хорошо ладят. Знакомство началось еще в ту пору, когда они купили землю по соседству и построили на ней дома. Бургдорфы владели фирмой, занимавшейся строительством мельниц и прессов для выжимки масла в разных странах мира. Сад Бургдорфов был в два раза больше нашего. Хотя я часто бывал там, меня всегда немного пугало благородное внутреннее убранство жилища и величие тех далеких дней, которые, как казалось, впитал в себя дом и сад. Я видел фотографии тех лет, когда моя мама была ребенком. Ее снимали в саду вместе с дочерями Бургдорфов и Брукманнов. Девочки в длинных белых платьях и широкополых шляпках. На заднем плане — лужайка с березками, идеально сочетающаяся с архитектурным стилем дома.

Филипп фон Бургдорф также появился на дне рождения. Он на три года старше меня. Хотя в моем возрасте разница в три года значит очень много и мы живем в разных местах, Филипп — в Брауншвейге, — мы с ним дружим.

Проводя каникулы в Харденбурге, мы вместе катались на лыжах или отправлялись на прогулки в горы. Когда мы были моложе, то тайком обирали вишни с деревьев в саду Бургдорфов. Сестра Филиппа Нора нередко принимала участие в таких «акциях». В прошлом году мы провели две недели в летнем лагере юнгфолька в горах Гарца. (Юнгфольк — подразделение организации «Гитлерюгенд», в которой состояли мальчики в возрасте от 10 до 14 лет. Первоначально членство было добровольным, однако позднее приняло обязательный характер. Мальчики более старшего возраста могли оставаться в рядах юнгфолька в роли руководителей. В основном это были учащиеся немецких гимназий, которые в первой половине дня занимались учебой. — Прим. автора.) Филипп был руководителем фенляйна, или сотни, а я несколько раз назначался ночным часовым. Однажды ночью, когда я совершил обязательный обход лагеря и далее должен был подбрасывать дрова в костер, чтобы он не погас, Филипп подсел ко мне, и мы стали разговаривать о его семье, о Брауншвейге и о той роли, которую его предки сыграли в истории нашего родного края. Мы также говорили об истории Древнего Рима и Германии, в которых он оказался большим знатоком.

Вспоминая о летнем лагере, я прихожу к выводу, что мы оба были довольны пребыванием в нем, особенно той ответственностью, которая возлагалась на нас, мальчишек, ведь он был руководителем фенляйна, а я часовым. Мне было приятно осознавать, что я получил право охранять сон своих товарищей. Позднее, когда я попал на фронт, обязанности караульного представлялись мне обузой, иногда даже невыносимой. В юные годы они казались мне великой честью и я гордился их выполнением.

Следует немного сказать о внешности Филиппа. У него была спортивная стройная фигура, носившая несомненный отпечаток некой утонченности и имевшая признаки «хорошей породы», как говорила моя мать. Как мне кажется, пребывание в рядах юнгфолька нравилось ему потому, что окружающие всячески старались добиться его благосклонного внимания. К нему тянулись и дети, и взрослые. У него было красивое открытое лицо. Особенно выразительными были складки в уголках рта, которые как будто выдавали некую затаенную печаль Филиппа. Однако об этом сразу же забывалось, когда его губы растягивались в обаятельной улыбке.

Днем, когда гости разошлись, а родственники разбрелись по саду и лужайкам, мы с Филиппом отправились на непродолжительную прогулку в горы. Не обращая внимания на проторенные дорожки, мы шли вперед по кратчайшему, как нам казалось, пути. Примерно через полчаса, запыхавшиеся, покрытые потом, мы поднялись на вершину. Здесь мы передохнули, слыша, как часто стучат наши сердца. На вершине было тихо, лишь ветер шевелил высокую желтоватую траву. Приятно пахло хвоей. Как мне нравятся наши горы! Далеко внизу были видны крошечные крыши домов Харденбурга, крытые красной черепицей, шпиль собора и зеленые лоскуты крестьянских наделов, протянувшихся до самого горизонта.

Разве подозревали мы в те минуты, насколько были счастливы? В следующий раз я увиделся с Филиппом только через два года. На нем была шинель, на которой красовался Железный крест.

Тот славный сентябрьский день 1938 года вспоминается мне в мельчайших подробностях. Семья собралась вокруг пианино, установленного в зале. Моя сестра, самая младшая из нас, первой прикасается к клавишам. Я играю на скрипке пьесу Перголези. Отец на виолончели исполняет ноктюрн Чайковского в ре-миноре, мать подыгрывает ему. Это романтическое произведение, выгодно подчеркивающее прекрасное звучание виолончели. По случаю сегодняшнего торжества Грета надела национальный шведский костюм. На ней белая блузка, черный бархатный жилет, красная юбка и белые шерстяные чулки. Она завершает наш маленький семейный концерт ноктюрном Шопена, играя его без нот, по памяти. Мы не хотим отпускать ее после этого и просим, чтобы она исполнила что-нибудь еще. После наших уговоров Грета запевает народную шведскую песню «Ack Vermeland Du Sköna» (О, прекрасный Вермланд), подыгрывая себе на пианино. (Вермланд — провинция на юго-западе Швеции. — Прим. автора.) Я глубоко тронут красотой этой простой мелодии, так дивно гармонирующей с обликом красивой юной женщины в национальном костюме.