Русский капкан - Борис Яроцкий Страница 5

В госпитале, где лечился Георгий, меньше всего говорили о немецких деньгах, а вот о возвращении на родину – с этого начинали и заканчивали день. Но там тоже кому-то потребуются деньги. А деньги, как известно, зарабатывают.

– С возвращением надо повременить, – говорил вожатый и в качестве доказательства приводил аргумент: – Америка и Россия находятся в состоянии войны с Германией. Мы должны вступить в американский экспедиционный корпус. Он направляется в Россию для борьбы с немецкими ставленниками. Но прежде вам нужно окончить курсы переводчиков и, зная английский язык, – активно помогать союзникам очищать Русский Север от большевиков.

– А сами союзники – не могут?

– Союзники не знают местных условий.

– И только?

– Ну и… нуждаются они в человеческом материале. А у нас русские бабы нарожали излишек… Дюжина детей в русском крестьянском хозяйстве считается нормой. Нищета, понимаете, дает многодетность. Так что Россия, если ее не будут втягивать в войны, через каких-то тридцать-сорок лет по населению обгонит все страны мира.

– Поэтому наши цари-императоры заранее позаботились о приращении территории?

– Может, и так…Будем прирастать не только Сибирью, но и далекой Америкой.

– Но русских Иванов требует Европа.

– Это мы еще посмотрим, кто кого потребует…

В словах вожатого было много туману. Логика офицеру подсказывала: переводчик – это туфта. В самих курсах таилась загадка. Нужно ли было боевых русских офицеров переправлять за океан, чтоб научить говорить по-американски? Иное дело, из русского офицера сделать американца, и уже с американскими мозгами посылать в Россию отстаивать интересы Америки?… В этом какая-то логика была.

Предложение майора Климова выглядело заманчиво. Вожатый настырно повторял:

– Экспедиционный корпус готовится воевать не против России, а против большевистского правительства.

– А что собой представляют большевики?

– Это мы вам растолкуем…

На американском континенте ходили разные слухи, но бесспорным был один: корпус направляется в Россию, а там уже, на месте, будет видно. Может, под солнцем демократии большевики сами исчезнут, примерно, как под весенними лучами солнца исчезает снег…

И еще вожатый толковал:

– Курсы Красного Креста для вас, господа офицеры, благо. В России вам, цивилизованным, цены не сложат.

Прапорщик Насонов по совету своего вожатого посещал эти курсы, чтоб без препятствий вернуться на родину. Скоро он и сам не заметил, как втянулся в необычную учебу.

Учеба его заинтересовала настолько, что он понял: «Быть переводчиком – профессия на всю жизнь! Пусть что там ни толкует вожатый, этот переодетый в гражданское платье офицер из военной разведки, он, прапорщик, до поры до времени будет с ним соглашаться во всем, а там – что жизнь покажет».

В Европе все еще полыхает война, и неизвестно, кто кого одолеет – Антанта Германию или Германия Антанту, а значит, и Россию.

Прапорщику Насонову было больно и обидно за Россию, за то, что в упряжке воюющих сторон она – коренная лошадь. На нее возложили основную тяжесть – умирать на поле боя…

Крепко думал Насонов, и все мысли сводились к одной: не позволят нам стать первой державой мира, в баталиях будут сокращать наше русское население… Говорят: нас много, излишек. Кто говорит? О каком излишке речь? Пусть наши бабы рожают. Это же рабочие руки! При многочисленных рабочих руках нищета не подступится. Умные правители ее не допустят. Это же понятно: чем меньше у правителей ума, тем больше смертей, неважно от чего – от голода или от неприятельской пули…

За океаном прапорщик Насонов учился думать… Думающий офицер – это богатство державы. Насонов приходил к мысли, что в этой войне он не рядовая фигура, что у него есть Отечество, и если не он, то кто же за него постоит?

Как ни странно, к этой мысли он пришел задолго до беседы с вожатым Климовым. Тоска по родному дому особенно сильно одолевала его на чужбине: каждая березка в том далеком краю напоминала ему о родине. Даже луч солнца воскрешал в памяти ласковое лето отчего края, а снежинки, садившиеся на воротник шинели, напоминали зиму милого сердцу Севера.

В тоске сквозь чужую речь прорывались голоса знакомых земляков, но, пожалуй, чаще других он слышал голос женщины, с именем которой просыпался и засыпал. Снилась Обозерская, где прошло его детство, не однажды видел во сне Фросю Косовицыну, даже ощущал запах ее золотистых волос, заплетенных в толстую косу. Примерно с такими косами незадачливые художники изображают русалок на фоне лесного озера.

В чужом краю в тоске по родине видятся хорошие сны, и от этого тоска еще сильней.