Испепеляющий ад - Аскольд Шейкин Страница 49

— Почему!

— Ненависть посредственностей. Пора невзгод. На ком-то надо вымещать злобу.

— Но, Генрих Иоганнович, я человек трезвого рассчета. Торговля! Дело обязывает. Ваша помощь будет совершенно законно вознаграждена.

Мoллep остановился:

— Вы смеете такое мне предлагать?

— Смею, — со смехом ответил Шорохов и тоже оста — новился.

Шли они по середине мостовой. Потому и стояли теперь на середине удицы.

— Деньги никогда еще ни одному порядочному человеку не помешалн — продолжал Шорохов. — Напротив. Умножают возможности его личности.

— Какая я личность! — с досадой воскликнул Моллер. — Просто я так воспитан: в отношениях с людьми каждый день начинать с нуля. Не копить обид, — он взял Шорохова за руку, доверительно наклонился к нему. — Я не сказал главного. Командир болен. Сыпной тиф. Вообще сейчас в лазаретах каждые девять из десяти просто больные. Константин Константинович не исключение. Причем он безнадежен. И полная низость: вчера в лазарете задержали человека с бомбой. Хотел бросить в палату, где лежит генерал… В минуты просветления он умоляет супругу уехать из России. Это ужасно. Он всегда любил жизнь, ее радости, был предан Родине. Но идемте, идемте…

* * *

Мануков приветствовал их словами: "Очень рад". Приходу Моллера, показалось Шорохову, совершенно не удивился. Ждал и его? Или они сегодня встречались?

Шорохов все же посчитал необходимым пояснить:

— Время позднее. Идти одному? Мало ли что?.. Генрих Иоганнович — адьютант начальника контрразведывательного отделения при штабе Четвертого Донского конного корпуса, прекрасно знает город. Я уговорил меня проводить.

— Да, да, — ответил Мануков. — Против визита вашего друга я ничего не имею, тем более, что сейчас у меня без того есть один неожиданный гость, — на его губах появилась та особенная улыбка, которая, как знал Шорохов, свидетельствовала о внутреннем волнении. — Теперь будет два таких гостя. И только. Прошу…

Комната, куда они затем вошли, была всего вероятней кабинетом состоятельного адвоката. Темный пapкет, мраморный камин, по стенам — застекленные шкафы с томами свода российских законов, бюро для работы стоя. Были тут еще — письменный стоя с зеленым сукном, кресла, тяжелые зеленые портьеры на окнах и дверных проемах.

Посреди этой комнаты, слегка подбоченясь, с вызовом наклонившись вперед и едко усмехаясь, стоял Михаил Михайлович.

Он шагнул им навстречу, поздоровался энергичным кивком и бодро заговорил:

— Милейшие, только горы не сходятся. Что я сказал! Не просто горы. Большой и Малый Арараты! Казбеки! Чебуреки! Шашлыки! — не уделив Шорохову и малейшего внимания, он подхватил Моллера под руку и, с насмешливой почтительностью уведя его в сторону, к камину, продолжал. — Особое мое вам почтение, дорогулечка. Восхищаюсь. Страж сурового величия. Подбор случайных слов, а красиво. Но только что теперь вам оберегать? Чины вашего корпуса разбегаются, как тараканы по горячей плите.

Высвободив руку, Моллер удивленно смотрел на Михаила Михайловича. Тот продолжал в своем обычном ерническом упоении:

— Еще вопросик, роднулечка. Как себя чувствует Константин Константинович? Военная тайна? Но стервятники слетаются делить мамонтову добычу. Полагают, коли то был мамонт, то и наследство окажется мамонтиных размеров. А был ли мамонт? Вопрос вопросов, мой дорогулечка.

Мануков с брезгливой миной на лице прервал его:

— Послушайте? Сколько можно?

Михаил Михайлович изогнулся в шутовском поклоне:

— Можно до бесконечности. Но что за крик души, любезнейший? Или у вас в запасе есть какое-то иное блюдо? Подавайте! Не знаю, как прочие господа, я очень проголодался.

Внезапно он опустился в одно из кресел и остался в нем с видом человека, которого больше ничто не интересует.

Не отрывая глаз от Михаила Михайловича, Моллер расстегнул шинель, снял с шеи шарф, положил на каминную доску.

Мануков кивком указал Шорохову на дверь в соседнюю комнату.

Была это спальня. Притворив за собой дверь и склонившись к шороховскому уху, Мануков сказал:

— Просьба, или не знаю что… приказ, поручение… Завтра около полудня на вокзале, перед дверью в кабинет военного коменданта к вам подойдут, передадут пакет. К сожалению, не такой маленький: размерами с канцелярскую папку. Это учтите. Захватите с собой портфель. С первым же поездом вы уедете в Новороссийск. Дело деликатное в том смысле, что оставаться с этим пакетом в Екатеринодаре вам будет небезопасно. Не могу не польстить: надежней вас никого сейчас у меня здесь нет.

Шорохов спросил:

— Кто будет тот человек?

— Лицо вам известное. Оно тоже вас знает. Пароля поэтому не нужно. Важная подробность: в Новороссийске я появлюсь спустя три-четыре дня. Через миссию вас там найду. Свой адрес вы им сообщите. Заберу пакет.

— Обо всем этом тоже просит Сислей?

— Прошу лично я. В миссии о пакете ни слова. Еще одна подробность. Вознаграждение ждет вас гораздо больше, полученного при посредстве господина Ликашина, — Мануков протянул Шорохову пачку желто-зеленых десятитысячных деникинских купюр. — Это не аванс. На расходы по случаю внезапного отъезда. Повторю: дело срочное, должно быть строго между нами.

"Тысяч двести. Щедр", — с невольным уважением к Манукову подумал Шорохов.

Деньги он взял, но что-либо ответить Манукову не успел: ведя под руку Моллера, вошел Михаил Михайлович.

— Хватит уединяться, раскошнейшие, — объявил он. — Пакуете чемоданы?

— Мне-то почему бы их не паковать? — нервно ответил Мануков. — Я в этой стране девятый месяц.

Все вместе они возвратились в первую комнату. Михаил Михайлович не унимался:

— Но, дорогулечка! В вашем ответе не содержится самого главного. Почему вы делаете это сегодня? Не вчера, не позавчера, не послезавтра, наконец, — он обернулся к Моллеру. — Вы-то почему еще здесь? Выполняете приказ начальства? Какого? Генерала Хольмана? Полковника Кадыкина?

— Мелко все это, — с таким видом, будто у него заныли зубы, произнес Мануков. — Поразительно мелко.

— Желаете по крупному? — Михаил Михайлович насмешливо поклонился. — Что имеется вами в виду, мой милейший? Ах, да! Разговоры этого милого сударя про таланты красного командфронта Тухачевского. Про то, как он громил дивизии Колчака. Адмирал был ничтожество. Трупы правых и виноватых складывал штабелями вдоль сибирской железной дороги. Считал это лучшим способом агитации за твердую власть. А лучший способ: делай необходимое тихо, заявляй о заслугах власти перед народом громко. В этом весь механизм.

Мануков прервал его:

— Вы, по-моему, собирались уйти.

Михаил Михайлович сделал вид, что в ужасе шарахнулся от Манукова: