Нас не брали в плен. Исповедь политрука - Анатолий Премилов Страница 48

Присвоение новому командиру дивизии генеральского звания придало нам уверенности в том, что теперь дела пойдут намного лучше. Снятый с дивизии полковник был осужден военным трибуналом к нескольким годам заключения условно с правом нахождения на передовой в действующей армии, имея возможность искупить свою вину. Тогда же, в январе 1943 года, партийная комиссия 41-й армии сняла с меня партийное взыскание, вынесенное в августе 1942 года. Я «заслужил это своей работой», как сказал начальник политотдела армии Ганиев. Политико-моральное состояние дивизии улучшалось: уже в ноябре сократилось количество ЧП. Оно снижалось и в декабре и январе, но в феврале опять чуть увеличилось. Генерал Семенов вызвал меня на заседание Военного совета армии, строго отчитал и предупредил, что если ЧП будут продолжаться, то я буду строго наказан.

Генерал Латышев очень часто бывал на передовой, навещая самые опасные места. По его инициативе формулой доклада бойцов, стоящих на посту в дневное и ночное время, стало: «Рядовой ... стою на посту, умру, но с поста не уйду». Эта формула доклада продержалась недолго. Однажды ночью мы с ним были на передовой. В окопе у пулемета стоял казах, плохо говоривший по-русски. Увидев рослого командира дивизии в своей зеленой бекеше, боец растерялся и доложил: «Стою на посту, с поста уйду и не умру». Латышев улыбнулся и сказал: «Правильно, уйдешь с поста и не умрешь. А как же взвод, подведешь товарищей?» Боец задумался. После этого такая формула доклада была Латышевым отменена.

Запомнился еще один эпизод: с Латышевым мы пошли в боевое охранение на самом левом фланге, на стыке с соседней дивизией. Оно находилось на опушке редкого леса, впереди окопов и траншей. Перед ними колючая проволока «спираль Бруно», затем нейтральная полоса и за ней немецкая колючая проволока, тоже спиральная. В боевом охранении располагался взвод во главе с лейтенантом. До немецких окопов было не более 110–120 метров. К блиндажу боевого охранения вела узкая утоптанная тропинка, проложенная в глубоком снегу. Немцы заметили нас и дали длинную очередь из пулемета, нам пришлось лечь на тропку. Я со своей комплекцией уместился на тропинке, и немцам было не видно меня, а спина Латышева в зеленой бекеше была выше снега; пули летят к нам и вот-вот прошьют спину генерала. Он крикнул: «Поддержите огнем, стреляйте по немецкому пулемету». Заработал наш «Максим», немец умолк, мы встали и перебежали в блиндаж. Блиндаж был добротным, около него имелись подготовленные площадки для стрельбы из ручных пулеметов. Латышев все осмотрел, расспрашивал бойцов, как здесь служится, какие трудности и в чем. Никаких жалоб не было: два раза в сутки из роты приносят горячую пищу, бойцы получают письма, газеты, больных нет, в блиндаже тепло и уютно, немцы не беспокоят. До соседней дивизии метров 100, связь с ней поддерживает командование полка... Но вот генерал заглянул под плащ-палатку, что закрывала сверху ручной пулемет, и остолбенел от увиденного: пулемет и диск ржавые. Рядом оказался старый боец с длинными усами, степенный. Латышев к нему: «Скажи, братец, давно служишь и воюешь?» Тот ответил, что воевал в Гражданскую войну. «А такой бардак с оружием видел?» — «Нет, товарищ генерал». Позади генерала стоял покрасневший лейтенант. «Вот что, лейтенант, отстраняю вас от должности, вы будете сурово наказаны. А вот вы, старый солдат, можете командовать взводом». Солдат подкрутил усы и спокойно ответил: «Мыто можем командовать». — «Вот тебя я и назначаю командиром взвода. Немедленно примите взвод, приведите сейчас же пулемет в порядок, не допускайте такого больше». — «Будет сделано, товарищ генерал!» Мы возвратились на КП полка уже втроем, и Латышев все перемещения оформил приказом.

Вскоре после этого случая я с Васичковым пошел в самое опасное место нашей обороны — в окопы на склоне холма перед Пушкарями. Это место было мне хорошо знакомо: здесь мы выбрались из окружения в июле 1942 года. Деревня Пушкари находилась на возвышенности, и немцы отлично просматривали наши окопы и особенно соединяющую их траншею. Ходить здесь было очень опасно: траншея была пристреляна немцами. Рядовых немцы не преследовали, а вот за комсоставом пулеметчики буквально охотились. Когда я пришел в роту, ее командир дал мне такой совет: одеть каску, взять на спину карабин, подпоясаться солдатским ремнем и идти. Васичкова я оставил в блиндаже, а сам, приняв вид обыкновенного бойца, зашагал по траншее к передовым окопам. Траншея была глубокая, но не имела изгибов и хорошо просматривалась из Пушкарей. В стороны от главной траншеи были вырыты глубокие входы к окопам, землянкам, пулеметным площадкам. Я прошел всю траншею и свернул в окоп. Рядом с ним была землянка, бойцы отдыхали, на посту стоял пожилой боец, с которым я поговорил. Осмотрел оружие — все в порядке; рубежи пристреляны, есть стрелковые карточки, в землянке тепло, хотя днем их не топят, чтобы не обнаружить себя. Немцы днем землянки тоже не топили, а зимой в длинные ночи начинали топить точно в пять вечера. К весне день заметно прибыл, и в пять было еще светло, но немцы не имели приказа об изменении времени и топили по-прежнему в пять. И дымок был очень заметен, что нашим разведчикам было на руку. Шаблонность немцев была удивительна: приказано в пять — и все!

С командиром дивизии я побывал и в полку Гриценко. На наблюдательный пункт командира полка (он находился в развалинах сарая) мы прошли ночью: днем сюда незамеченным не пройти. Латышев расспрашивал наблюдателей-разведчиков, что они заметили нового в поведении немцев. Потом он уехал, а я остался с заместителем Гриценко майором Якубовым. Мы пошли в самое отдаленное боевое охранение — в блиндаж, выдвинутый метров на 100 от передней линии окопов. Подход к нему со стороны немцев был открытым и хорошо простреливался пулеметным огнем, а с нашей стороны были большие кучки плотных кустов ивняка. Несколько дней назад здесь немцы увели в плен двух наших бойцов, несущих обед в блиндаж. Был сильный туман, наши бойцы ослабили бдительность, повесили винтовки за спину, а в руках несли котелки с пищей. Немцы появились из-за куста за блиндажом и увели наших бойцов в плен. Это послужило серьезным уроком: было усилено патрулирование на подходах к таким местам, личный состав боевого охранения укреплен более смелыми и подготовленными бойцами. Вот в такой блиндаж мы и пришли глубокой ночью с Якубовым. Станковый пулемет был готов к бою, в блиндаже четверо бойцов: все бодрствуют и попарно наблюдают снаружи за немецкими позициями. Освещением им служил немецкий телефонный провод, подвешенный к потолку в блиндаже. Периодически его зажигают, и он так невероятно чадит, что дышать трудно, — но бойцы терпят. С освещением землянок и блиндажей вообще было трудно. У командного состава были «катюши», а умельцы ухитрялись делать и самодельные лампы со стеклом из обрезанной бутылки.

Другой ночью мы с Якубовым побывали на самом правом фланге обороны дивязии, упиравшемся в 06-шу. Реку занесло глубоким снегом, и она стала проходимой. Наши разведчики здесь пробирались в тыл к немцам. По приказу Латышева саперы поставили здесь заграждения из колючей проволоки, сделали минные поля. В обороне здесь находилась стрелковая рота, и мы встретились с ее замполитом — усатым кубанским казаком с винтовкой со штыком за спиной и клинком на боку. Он не признавал новую должность (заместителя командира роты по политчасти) и всем докладывал оригинально: «Старший лейтенант по политчасти» — и называл свою фамилию. Спрашиваю: «Почему в пехоте и с клинком, вроде пехоте такое боевое снаряжение не положено?» — «Я казак и без клинка воевать не могу». — «А почему не с автоматом, а с винтовкой со штыком?» — «Автомат может отказать, а с винтовкой я всегда готов к бою. Меня живым не возьмут». — Он моментально выхватил клинок, взмахнул им и ловко вложил в ножны. Так что в полку было двое, кто носил клинок: сам командир полка майор Гриценко во всем подражал Чапаеву. Он носил кубанку, клинок, шпоры и усики и очень любил, когда бойцы говорили: «Наш Чапай». Порядок и дисциплина, состояние оружия, боеготовность, состояние окопов, траншей, блиндажей, вид бойцов были в роте выше всяких похвал, бойцы любили своего «старшего лейтенанта по политчасти» и уважали больше, чем командира роты.