Прощание в Дюнкерке - Владимир Сиренко Страница 41

Президент Бенеш дождался звонка Маетны только на рассвете. Долго тот собирался с мыслями, трудно было, видно. Однако к происшедшему следует отнестись философски, ибо разум никогда не смиряется с абсурдом. Посторонние люди решили судьбу чужого им народа. Решили, не считаясь с его волей. И хотя Бенеш был готов к худшему, готовил себя, соответственно настраиваясь, первым чувством, которое охватило его, едва он повесил трубку и связь с Мюнхеном оборвалась, было тяжкое, глубокое, смертельное раскаяние. Ведь это он сам, глава этого государства, лидер этого народа, с самого начала переложил ответственность на чужие плечи, более сильные, более выносливые, как казалось, как виделось. «Я знаю, вина лежит на мне, — не мог он себе не признаться в те первые минуты. — А если бы в роковую минуту я обратился к народу? Состоялось бы это совещание? Была бы встреча в Мюнхене?»

Навязчиво крутилась в мозгу фраза Маетны, напоследок он дословно передал угрозу англичан: «…будете улаживать свои дела в одиночестве…»

Да, это конец. Отставка. Вероятно, эмиграция…

В десять утра в Овальном зале соберутся члены правительства. Они поздно вечером уехали из Града, чтобы хотя бы этой ночью, когда уже не в их власти влиять на события, передохнуть от беспрерывных заседаний и совещаний, чтобы найти новые силы для новых решений и новых испытаний. И утром все сначала… Последнее слово в Мюнхене все же предоставили Чехословакии. Какой демократизм! Какая чуткость к нормам международного права! Хотя ясно: слова эти не больше чем слова — дипломатическая увертка Чемберлена, Даладье и Гитлера. Но ведь утопающий цепляется и за соломинку.

«Может быть, я совершил ошибку, посмотрев сквозь пальцы на истерику журналистов, — подумал Бенеш, — когда они пытались создать у народа впечатление, будто русские разделяют ответственность за принятие нами англо-французского ультиматума? Однако Александровский выразил протест, мы ответили в духе дружбы и союзничества, можно считать инцидент исчерпанным. Так что у меня есть все основания отмежеваться от газетных пересудов, а у Александровского нет причин не доверять мне. Таким образом, никто не упрекнет меня, если я еще раз попытаюсь обратиться к Москве. Хотя бы для того, чтобы продемонстрировать всей Европе: нет, Чехословакия не одинока. Пусть не думают, что так просто поставить нас на колени. В конце концов, окончательное решение остается за нами. Путь борьбы отнюдь не закрыт. Но что это будет за борьба? Мы будем иметь против себя не только Германию, но и Англию, и Францию. По крайней мере, в смысле их отношения к этой борьбе. К этой войне. Они немедленно изобразят Чехословакию виновницей несчастья. Сталин должен это понимать, как и я, с той же степенью ответственности. Окажется ли в этом случае по-прежнему крепка его решимость? И еще неизвестно, какую позицию займет наш собственный парламент, что скажут главы партий!»

Но Бенеш решил ни с кем не советоваться. Они помешают еще раз обсудить ситуацию с Москвой. Только нужно дождаться более подходящего для официальной беседы часа. И хотя Бенеш давно устал от консультаций, совещаний, бесед — пустого многословия, упустить последний шанс он не смел. В полном одиночестве, в тиши Президентского дворца он силился принять единственно верное решение.

Бенеш спросил себя — что он делает и ради кого, ради чего? Он сделал многое для Даладье, он во многом согласился с Чемберленом, в отношении Франции и Англии, можно сказать, исполнил союзнический долг. Что он сделал для чехов? Это покажет, вероятно, только будущее. Он вспомнил последние строки чапековской «Войны с саламандрами». Именно то место, где автор подводит итоги и прогнозирует будущее, спрашивая читателя: «Что же люди, что будет с ними?» И ответ: «Ах, люди… Ну, они начнут возвращаться с гор. Возникнет новый миф о всемирном потопе, который был послан Богом за грехи людей. Появятся легенды о затонувших странах, которые якобы были колыбелью человеческой культуры, будут, например, рассказывать предания о какой-то Англии или Франции, или Германии…

— А потом?

— Этого я уже не знаю…»

А Бенеш и не хотел знать. «Все происходящее — это как роды или похороны, нужно через это пройти, никуда не деться, беременность должна разрешиться, жизнь рано или поздно — оборваться, — отстранение философствовал он. — Что породил, кого похоронил Мюнхен? Бог весть… Все в руках господних, будет время, свершится суд, правые и виноватые будут названы. Главное — выстоять. Или, как повторял Шушниг, — сохранить герб, знамя и гимн».

Ровно в девять тридцать в кабинете советского посла в Чехословакии Александровского раздался телефонный звонок. Сергей Сергеевич сразу узнал голос президента. Впрочем, этого звонка он ждал. Ведь еще в два часа сорок пять минут Лондон передал, что соглашение достигнуто, мир теперь обеспечен. Не мог Бенеш пропустить это сообщение, а приняв его, не мог не искать возможности протестовать. Александровский знал, что Бенешу небезразличны чаяния народа.

— Я прошу вас, господин посол, обратиться к правительству вашей страны со следующим вопросом. Мы поставлены перед выбором: либо начать войну с Германией, лишившись поддержки Англии и Франции, либо… — Бенеш не смог найти более нейтрального слова и с усилием проговорил, — капитулировать перед агрессором. Я должен знать отношение СССР к этим возможностям, то есть к дальнейшей борьбе или поражению, и знать это как можно скорее.

— Я немедленно отправлю телеграмму в Москву, — заверил Александровский, хотя считал, что сейчас уже нет времени на дипломатическую переписку, пора решаться, надо немедленно обращаться к последнему союзнику за военной помощью, надо действовать. И без того говорено немало. «Он тянет время», — невольно думал Александровский. А когда Бенеш, заканчивая разговор, повторил: «Я прошу ответ как можно скорее, часам к шести-семи по пражскому времени», — Александровский укрепился в этой мысли.

Телеграмма, разумеется, была отправлена в Москву тотчас. Сергей Сергеевич дал указание связаться с Москвой и по телефону — в столь сложное время вполне вероятны перебои в работе телеграфной связи. Сам же посол направился в Град.

Прага была пустынна и мрачна. Никто уже не толпился у дверей советского посольства, никто не встречал цветами советского посла. Еще бы! Поползли по городу, по стране злые, тяжкие слухи — СССР бросил союзников! Конечно, Александровский заявил официальный протест после опубликованного в специальном выпуске газеты «Вечер» сообщения, что чехи преданы народом славянской расы — ясно, какой народ подразумевается. Ему ответили, что номер конфискован… И только.

«А ведь и в Москве могут сделать ложные выводы, — с тревогой думал Александровский, уже оказавшись на территории Пражского Кремля. — Сталин способен вопреки фактам посчитать, например, что советский полпред не слишком четко контролировал быстро изменяющуюся ситуацию, да и возложить на меня максимум ответственности».

Президентский совет тем временем начал работу. Александровский удивился. Зачем же было тогда запрашивать Москву, коль они уже решают?…