Вторжение. Судьба генерала Павлова - Александр Ржешевский Страница 41

Еще сутки пропали. Вернувшись после совещания в кабинет, Жабыч потянулся за папиросой. Но курить не стал. Слишком легко и хорошо дышалось. Какая война? Когда солнце так парит и небо голубое. И ласточки кружат высоко, значит, будет ведро…

Как только Струков отбыл из управления, Жабыч вызвал водителя черной маруси, хмурого неразговорчивого парня, с которым ездил последнее время. Третьего брать не стал. Это бы означало мгновенное разглашение тайны. Решил поручить арест водителю, так как сам не представлял, как будет смотреть в глаза Надежде.

Однако вышло все просто и несуразно. Сам бегал по этажам больницы, где Надя работала временно сестрой. В конце концов оказалось, что она дежурила в ночную смену и ушла после девяти. Чтобы получить эти простые сведения, ему пришлось опросить десяток людей. Не требовалось много воображения, чтобы представить, как медперсонал больницы копошится, словно растревоженный муравейник. Но, по крайней мере, Надежда этого не узнает.

Вперившись злыми глазами в больничные ворота и покусывая длинную мокрую губу, Жабыч велел ехать к ее дому.

* * *

Искупавшись в утренней студеной реке и высушив волосы, Надежда медленно поднималась по тропинке. Она привыкла не одеваться. Мокрый купальник спрятала, как обычно, в сумку, надеясь, что платье, теплое и плотное, надежно защитит ее от посторонних взглядов. Да и глядеть было некому. Как белый факел, она двигалась среди зеленых буйных трав, срывая душистые головки клевера и высасывая из цветков прохладные медвяные капельки. Заботы отошли, она была в эти минуты вполне счастлива. Уже придумала, как ляжет в постель, укроется, а прежде распахнет окно, чтобы медвяный клеверный ветер с полей и прибрежных зарослей врывался в комнату.

Так никого и не встретив, она дошла до дома, развесила купальник на веревочке и, подойдя к кровати, плюхнулась поверх одеяла. Ночное дежурство ее утомило. Но каким восхитительным показался отдых! Истома и чистота накатили такой усыпляющей волной, что она мгновенно заснула. И даже во сне испытывала наслаждение от холодной реки и солнечного тепла.

В какой-то момент в сновидениях мелькнул Иван. Он рубил, рубил дрова. И жили они в новом доме, о котором давно мечтали. Потом она поняла, что это не Иван рубит дрова, а стучат в дверь. Она стремительно поднялась и, все еще находясь на грани между явью и сновидениями, не спрашивая, открыла дверь.

Не решаясь подняться на крыльцо, стоял с виноватой улыбкой Дмитрий Григорьевич.

— А я не слышала вашей машины! — сказала она, скрыв за веселым видом охватившую ее усталость и разочарование. Иван еще держался в памяти, сохраняя любовный настрой. — Я с ночной смены. Да вы проходите!

Дмитрий Григорьевич вошел, приблизился к столу и разложил принесенные пакеты.

— Машину я ставлю на пустыре. Зачем привлекать внимание? К вам! Не ко мне. Я не боюсь. А вы молодая, красивая. Вся жизнь впереди.

Чего она терпеть не могла, так это красивых бодрых слов и обещаний, которые никогда не сбывались. Ей не хотелось в таком тоне поддерживать разговор.

— Кто знает, что у нас впереди, Дмитрий Григорьевич, — сказала она с досадой.

Он смешался. Странно было наблюдать это в крепком и сильном мужчине. Генеральский мундир вообще возносил его на недосягаемую высоту. И неуверенность в нем казалась тем более непонятной и удивительной. Надежда почувствовала жалость, раскаяние и подумала, что приезд Дмитрия Григорьевича ей небезразличен. От этого уже становилось тревожно.

Буйная майская весна перемешала все чувства. И Надежда сознавала временами, что заряжена какой-то необыкновенной энергией. В самых тайных мыслях, которые залетали случайно и, однако, в немалой степени определяли ее натуру, характер, манеру поведения, в этих тайных мыслях она могла вообразить близость между ними. Другое дело — долгий путь от фантазий к действительности. Из рассказов тетки и собственных наблюдений она поняла, что Дмитрий Григорьевич принадлежит к такому типу мужчин, которые не способны к самостоятельным шагам в любовных приключениях. Это успокаивало и охлаждало ее. Потом она почувствовала, что присутствие Дмитрия Григорьевича вызывает досаду. И он, глядя на ее посуровевшее лицо, подумал, что она недовольна его визитом, что такую опрометчивость он может позволить единственный раз. Говорил себе, что пора уходить, но медлил. Даже суровость Наденьки в его глазах выглядела очаровательной.

Он повернулся, чтобы уйти, ловко подхватил один из пакетов, упавший со стола, и только тут Надежда обратила на них внимание.

— Что это?

С небрежностью махнув рукой, Дмитрий Григорьевич почувствовал, однако, что проваливается от смущения.

— Так, пустяки! Часть моего командирского пайка. Масло, балычок, продукты всякие. Ты ведь привыкла к совсем другой жизни. Позволь мне помочь…

Ее лицо побелело.

— Забирайте сейчас же… Дмитрий Григорьевич! В каком я положении окажусь? Как вы меня представляете? Да что это такое?

Он не прерывал потока возмущенных слов. И вдруг успокоился. Точно непонимание Нади придало ему некоторую силу.

— Послушайте, — сказал он мягко, — не знаю, что принесет нам завтрашний день. Буду я здесь? Или еще где? Увидимся ли мы? Видите, сколько вопросов. Смогу ли я вам помочь? Успею сказать, как много вы для меня значите? Смейтесь! Ругайте! Я тысячу раз делаю это сам. Но не могу не думать о вас, не могу одолеть тревогу, желание чем-то помочь. Ведь, кроме меня, вам тут никто не поможет. А эти пакеты — пустяк!

Она бросила на него быстрый взгляд. Скрытность, сомнения, радость, разочарование сменились на ее лице. А ей казалось, что она выражает недовольство и возмущение.

— Не надо, в самом деле.

Дмитрий Григорьевич покорно склонил голову.

— Вы прекрасны. И можете говорить что угодно. А я не прав.

Наступившее молчание тяготило обоих и одновременно давало передышку. Для Надежды почтение к высокому положению Дмитрия Григорьевича совсем перестало действовать. Она вдруг увидела человека растерянного, смиренного, и раскаяние душной волной накатило на нее. Обидеть мужчину легко, подумала она, но в чем тут заслуга? Ни разу ей не довелось по-настоящему взглянуть на этого человека, который стал каким-то образом неравнодушен к ней. И уже этим заслуживал внимания. Он не казался старым, хотя принадлежал к другой эпохе, и видно было, как старался перешагнуть тяжкую временную грань, чтобы приблизиться к ней. В этом она не сомневалась с самого начала. Даже в первую встречу, может быть, сам не сознавая, он согласился поехать к ним и дарил цветы только ради нее.

Угадывать мужские намерения и возможности она научилась с самых юных лет. Этот завораживающий дар, как оказалось, не принес счастья. Но временами она повиновалась ему. И тогда окружающий мир начинал сиять, как будто в нем все обновилось и наполнилось другим, глубоким значением. Не старый генерал, а любящий человек смотрел на нее, прощался с ней навсегда.

Она почти не слушала, что говорил, оправдываясь, Дмитрий Григорьевич насчет трудностей жизни. Это не имело значения в том, что она увидела и поняла. Конечно, он ни на что не мог решиться, а ей ничего и не требовалось. Но она вдруг поняла, что он больше не придет. Вольно ей было изображать из себя недотрогу и возмущаться его подарками. Она могла себе позволить что угодно, он смиренно принял бы любой упрек. Но ей-то что от этого? Последнее неприятное чувство он не простит себе и не избавится от него потом. Пусть они друг другу не сделали зла, хотели только добра, эта неприязнь так и останется в его памяти. Этого надо было избежать любым способом.