Комендантский патруль - Артур Черный Страница 4

С утра начинается дождь.

Сегодня из Москвы в Грозный приезжает какой-то министр. Начальство выставляет нас вдоль улиц города. Мне вновь попадается кусок дороги у 31-го блокпоста. В отличие от прошлых своих несчастливых дней сегодня я в сухости сижу на мягком сиденье в машине Хана Мамая.

Косые потоки будто стеклянной воды текут на разваленный придорожный рынок, загоняют под хлипкие навесы редких его продавцов, стегают под порывами ветра по кронам сникших деревьев. Протянувшиеся одна за другой двухэтажки блестят черными дырами пробитого бетона. Слепая грусть опрокинутого мира нелепо тычется в поверженные стены плоских руин вчерашней войны. Мокрая пасть «зеленки» прячет в себе забитое, пугливое былое, которое в глуби ее хаоса цветет мертвой плесенью среди сгоревших дотла дворов.

Мамай начинает долгий рассказ о своей жизни в довоенной Чечне, постепенно подходя к декабрю кровавого 1994 года. Тогда Хан, поверив призывам к джихаду, плакатам и митингам, пришел в чеченское народное ополчение, что эмиссары нового порядка собирали на крыльце дудаевского дворца. Трое суток он грелся у костров и питался лепешками в ожидании формирования отряда и получения оружия. Когда через трое суток ему сказали, что на город движется колонна российских танков и сейчас это ополчение бросят в бой, в котором оно должно будет само добыть себе оружие, Хан плюнул и ушел. Затем была жизнь в воюющей республике, работа в милиции в масхадовской Ичкерии, потом, с началом второй войны, жизнь в Москве. Уже год, как он вернулся и работает участковым в нашем РОВДе.

По рации мы узнаем, что министр уже приехал и — уже уехал. Запрашиваем в отделе дежурного, который отвечает только одно: «Съема не было. Стоять до особого распоряжения».

Не смолкает дождь. Оба мы уже молчим, все темы для разговора давным-давно исчерпаны. Холодная, как этот дождь, апатия, обнимая мягкими руками наши души, клонит в мир сновидений. Невзирая на все опасности, тайком друг от друга, отвернувшись в разные стороны, мы закрываем глаза и дремлем. Проходит целый день.

Возвратившись в отдел, я варю в комнате ужин из гречки и тушенки, объедаюсь им и падаю на кровать.

Холодная тоска моего многолетнего одиночества выводит в затасканной, мазанной-перемазанной тетради кривые каракули нежных строк.

Сегодня в Грозном будет дождь.

Я так люблю его напевы.

Его навязчивую ложь

О том, что быть могло наверно.

Я так люблю прохладу вод,

С небес стекающих на землю,

И синих красок их развод,

Что успокоить смогут нервы.

Я снова выйду в старый двор,

Отдав дождю уют казармы.

И буду ждать с высоких гор

С грозой идущие туманы.

Я жду дождя и потому,

Что чище станет вся природа,

И улиц пыльную жару

С асфальта смоет непогода.

Сегодня в Грозном будет дождь

И что загадано — случится.

Но знаю я, ты не придешь,

Не может встречи получиться.

Но мне с оружием в руках,

Дождем промоченным до нитки,

Так тяжело расстаться в снах

С твоею милою улыбкой.

Я знаю, что других дождей

Не будет в жизни так похожих

На этот мягкий водолей,

Который будет в Грозном все же.

Я знаю, что на этот дождь

Тебе не нужно торопиться,

И вовсе ты его не ждешь,

И в Грозном дождь тебе не снится.

Сегодня не было дождя,

Хоть ждал его огромный город,

В котором не было и дня,

Что мне тобою стал бы дорог.