Русский капитан - Владислав Шурыгин Страница 38

Но на этом везение «морпехов» кончилось. На следующий день одна их рота, по непонятной причине вдруг двинулась вперёд и влетела в засаду, была окружена. С огромным трудом морпехи смогли пробиться обратно. В бою потеряли десять человек убитыми двенадцать ранеными и пятерых пропавшими без вести. А на следующий день к нам опять пришла Монетка…

Но это была уже совершенно другая женщина.

Когда солдаты привели её к нам, я даже не сразу узнал её. Думал привели какую-то старуху. Вместо моложавой, бойкой бабы передо мной стояла пожилая бомжиха. Её одежда превратилась в грязное рваное тряпьё, и сама она в синяках, с всклокоченными, нечёсаными волосами была какой-то полусумасшедшей, опустившейся.

— Нинель Георгиевна, что случилось? — бросился к ней Надеждин.

Она пусто, невидяще посмотрела на него, что-то шепча про себя сухими в запёкшейся крови и грязи губами.

— Что с вами? — он осторожно тронул её за плечо. — Эй, вы слышите меня?

От его касания её вдруг передёрнуло как от удара током. Она словно очнулась и уже осмысленно посмотрела на лейтенанта. Вдруг в её глазах загорелось какое-то ожесточенное отчаяние. Неожиданно она схватила его за руку и размерянным, безжизненным как у механической куклы голосом произнесла:

— Расстреляйте меня! Я вас всех предала!

Надеждин растерянно заморгал глазами.

— Что? Какое предательство? Что произошло? — он попытался — было усадить её в старое кресло у стола, но она вдруг зло оттолкнула его и, повернувшись в Снегову, уже почти с ненавистью выкрикнула:

— Что вам не понятно? Да, предала! Вас всех предала! Это я ваших морских пехотинцев в засаду завела! И вас пыталась, да не вышло…

И здесь в ней словно что-то сломалось. Её лицо вмиг увяло и она, закрыв лицо руками, мешком рухнула на колени и страшно, по-звериному завыла. Несколько мгновений никто не мог прийти в себя. Первым очнулся Снегов. Он подхватил её под мышки, одним рывком поднял с земли, усадил в кресло.

— Ломов, воды! — Рявкнул он, остолбеневшему каптёру.

Командирский рык мгновенно вывел каптёра из оцепенения, и тот метнулся к бачку с водой стоявшему в углу. Зачерпнул мятой алюминиевой кружкой воду и подскочил к ротному. Снегов взял протянутую кружку и с силой разведя руки, которыми Монетка закрывала лицо, почти всунул край кружки её в губы.

— Пей! — спокойно и жёстко сказал он, наклонив кружку так, что вода, перелилась через край, прижатый к губам и побежала по подбородку за ворот грязной кофты.

Монетка судорожно, инстинктивно глотнула воду, но тут же подавилась, закашлялась. Снегов отвёл руку в сторону и, дождавшись пока она прокашляется, вновь сунул кружку ей в руки:

— Пей, говорю!

На это раз Монетка уже сама взяла кружку и жадно выпила её до самого дна. Потом медленно поставила её на стол и тяжёлым мутным взглядом обвела стоявших вокруг неё офицеров.

— А теперь рассказывай! — Снегов сел на скамейку перед столом и, взяв со стола сигареты, закурил.

В глазах Монетки появилась осмысленность, и она, словно вспомнив что-то, буквально впилась взглядом в Снегова, но он выдержал её долгий взгляд.

— …Игорёк и Юра. — произнесла она наконец еле слышно.

— Что? — Переспросил Снегов.

— Огонёк и Дрёма, — так же тихо почти прошептала она.

— Кто это? — спросил Снегов.

— Сыночки мои. — Почти неслышно выдохнула Монетка. — Игорёк и Юра. Кровиночки. Мои мальчики.

— Что с ними случилось?

Монетка долго молча, шевеля беззвучно губами, словно пыталась найти слова. Наконец произнесла.

— Нету их больше. Убили… — и губы её снова задрожали как в лихорадке, а лицо перекосила судорога боли.

— Как убили? — не выдержал я. — Обоих? Но ты же сказала, что один сын на Севере, на флоте служит.

— Вчера убили. — Монетка схватилась пальцами за виски, словно старалась избавиться от головной боли.

— Где убили? На Севере? — переспросил Снегов.

— Нет. Здесь. На Спокойной. Я его убила. И Юру тоже. — Монетка мертвенно и страшно посмотрела на меня, словно зачитывала приговор.

— Так, хватит загадок! — жёстко обрезал Снегов. — Давай толком объясняй что случилось? Где твои сыновья? — он загасил окурок, тут же прикурил следующую сигарету. — Как твой старший оказался здесь, если он служит на Севере?

— …Меня чечены к вам послали, что бы я вас в засаду завела. — Неожиданно спокойно и чётко сказала Монетка. — Они пришли ночью. Сначала искали еду. Потом увидели Юру. Он в постели лежал. Старший спросил, почему он не воюет. Почему, мол, не защищает свой город от захватчиков. Я начала объяснять, что он ещё маленький, что он школьник, но тут Юра вдруг сказал, что против своих воевать не может.

…Просила я его, умоляла, молчать, не разговаривать с чеченами. А он всегда был гордый. Никогда не молчал. Сколько его за это чеченята били на улице…

«Это кто у тебя «свои»? — спросил старший. Юра ответил, что свои это русские. Тогда чечен саданул сапогом по кровати и крикнул, что бы Юра вставал и шёл с ними. Я в коленях у этого боевика валялась, просила не уводить сына. Говорила, что он болеет. Что ему всего шестнадцать, что он музыкант и оружие с роду в руках не держал. Кольцо последнее своё золотое отдала. Но они всё равно увели его.

Утром побежала к ним в штаб. Я знала Ваху Магомадова. Я с его матерью раньше работала. Дружили мы с ней раньше. Ваха какой-то шишкой стал у боевиков. Весь в оружии ходил. Еле к нему пробилась. Долго объясняла кто я и зачем пришла. Он сначала вообще не хотел разговаривать. Но я его упросила, и он пошёл куда-то узнавать о Юре. Вернулся. Сказал, что Юра жив. Но вытащить его он не сможет. Что его задержал патруль, за то, что тот занимался вражеской пропагандой. А сейчас война и за такое могут расстрелять. Я плакать начала, объяснять, как было дело. В это время в кабинет зашёл ещё один чечен. Высокий рыжебородый. Послушал меня, а потом сказал, что он может мне помочь. Но сначала, сказал, я должна помочь им…

…Можно сигарету? — вдруг попросила она Снегова.

Тот молча протянул ей пачку. Монетка дрожащими пальцами достала сигарету. Ротный чиркнул зажигалкой и поднес ей огонёк. Она закурила. Несколько раз глубоко затянулась и, наконец, опять заговорила:

— Второй чечен сказал, что Юра сидит в комендатуре во дворе их штаба. Что с ним всё нормально. Но рапорт патруля очень плохой и доказать, что Юра не агитировал против ихней Ичкерии будет очень сложно. Но если я смогу сделать то, что они скажут, то Юру просто отпустят. Я сказала, что согласна на всё.

Тогда рыжий вызвал Ваху в коридор. Долго они там о чём-то говорили, спорили. Потом вернулись. Ваха подвёл меня к карте на столе.

«Вот здесь стоят русские. — Показал он место, где вы тогда стояли. — Если хочешь спасти сына, то ты должна пойти к ним и привести их туда, куда мы скажем…» — Монетка замолчала и вновь затянулась сигаретой. В подвале повисла тишина.