Последний штрафбат Гитлера. Гибель богов - Генрих Эрлих Страница 37

Падение вниз было быстрым и ужасным. Как водится. То, что произошло, невозможно было вообразить ни в какой армии, тем более немецкой. С другой стороны, если это где и могло случиться, то только в немецкой армии. Дело было так.

Проводилась плановая перегруппировка частей в районе кюстринского коридора. Командир мотопехотной дивизии, оборонявшей коридор, сверился с приказом, посмотрел на часы — время! — и отдал распоряжение начать отход. Юрген с товарищами как завороженные смотрели на то, как немецкие части покидают позиции, а на смену к ним никто не приходит! Генерал, командовавший дивизией, не только не дождался смены, но даже не повернул голову, чтобы убедиться, что она идет. Он строго выполнял приказ!

Русские будто того и ждали. Они немедленно заполнили освободившиеся позиции. Сменная дивизия пришла, возможно, тоже в строгом соответствии с графиком, но вместо обустройства на новых позициях ей пришлось с ходу атаковать русские части. Кончилось это плачевно. Дивизия откатилась назад с большими потерями, коридор был перерезан.

О том, что послужило причиной фатальной неразберихи и кто был в этом виноват, можно было только гадать. Подполковник Фрике, прибывший в батальон немедленно по получении известия о катастрофе, был уверен, что во всем виноваты Гиммлер и его окружение.

— Сунулись в армейские дела! — громогласно объявил он. — А я предупреждал!

Фрике, неизменно лояльный по отношению к вышестоящему начальству, на этот раз не жалел слов и выражений. Причина этого прояснилась быстро: Гиммлер больше не был его вышестоящим начальством, он не был больше командующим группой армий «Висла». По случайному или неслучайному совпадению именно в день катастрофы Гиммлер сдавал дела новому командующему.

Они не сомневались, что их бросят в первых рядах в контратаку на позиции, занятые русскими. Фрике уже отдавал соответствующие распоряжения. Но приказ так и не поступил. Решение принималось на самом верху, на уровне начальника Генерального штаба, а то и самого фюрера, там двигали дивизии, армии, группы армий, об их батальоне, возможно, просто забыли. Другим объяснением были упорно ходившие слухи, что командование уже давно планировало контрнаступление на их участке фронта и фатальная перегруппировка была лишь частью плана подготовки к этому контрнаступлению. Соответственно на передовую были подтянуты свежие дивизии, их и бросили на деблокирование коридора. Неизвестно, на что рассчитывало командование, собранных для контрнаступления сил не хватило даже для того, чтобы выбить русских из коридора и с двух плацдармов, захваченных ими еще в ходе зимнего наступления и каким-то невероятным образом удерживаемых до сих пор. Юрген с товарищами лишь с болью в сердце смотрели, как русская артиллерия и авиация расстреливают немецкие танки и пехотные части на голом пространстве одерской поймы. Это был полный провал.

Казалось, что хуже некуда, но они забыли о Кюстрине. Лишенная путей снабжения, а еще более деморализованная полным окружением, крепость пала. Над ней был поднят красный флаг. Наверно, русские извели на него целую простыню, потому что флаг был виден даже с их позиций. Они смотрели на него в бинокль и все глубже погружались в пучину отчаяния, корчились, как грешники на сковородке.

Масла в адский огонь добавил Фрике.

— Ну вот, — сказал он как-то вечером заунывным голосом, — сняли начальника Генерального штаба генерал-полковника Гудериана. Последнего генерала, который мог сказать фюреру правду в лицо. Который мог донести до фюрера объективную информацию о ситуации на фронте, — исправился он, но это ничего не меняло.

Так прошла последняя неделя марта, это была настоящая Страстная неделя. Наступило 1 апреля, День дурака и Пасха, все вместе. В честь праздника выпили шнапса, закусили, чем Эббингхауз сообразил, и — воскресли, воистину воскресли! Разговорились, расшутились, разошлись, пошли всякие розыгрыши, как и положено в День дурака. И погода была под стать, по-весеннему тепло, легкий дождик, туман — отличная погода для тех, кто понимает! На редких оставшихся кустах как по заказу проклюнулись листочки — красота!

Юрген отправился к подполковнику Фрике поздравить того с праздником. У Фрике сидело несколько офицеров, включая Вортенберга и Ферстера. Они пили коньяк. Налили и Юргену, ведь они все были боевыми товарищами, без чинов.

— Отличная новость, господа! — провозгласил Фрике приподнятым голосом. — Из-за Одера через двойное кольцо противника прорвалось несколько батальонов во главе с комендантом Кюстрина. Настоящие герои! Если этот доблестный офицер прибудет в наш батальон, я первый пожму ему руку.

— Вы полагаете, что может прибыть? — многозначительно спросил Вортенберг.

— Оцениваю шансы в пятьдесят на пятьдесят. Могут и расстрелять. Насколько мне известно, он так и не получил разрешения на прорыв. А наверху сейчас щедро раздают смертные приговоры за нарушение приказа. По большей части заочно, ведь коменданты сдавшихся крепостей и гарнизонов находятся в русском плену и недоступны для исполнения приговора. А тут подсудимый, можно сказать, сам принес свой крест на Голгофу, — отдал дань празднику Фрике, — могут устроить показательную экзекуцию.

— Но это будет несправедливо! — воскликнул Вортенберг. — Он спас жизни солдат! Он спас их от худшего, чем смерть, — от русского плена!

— Такова жизнь, обер-лейтенант, таков закон. Мы, солдаты, понимаем это лучше других, во всяком случае, лучше тех, кто эти законы придумывает, кто их применяет и кто приводит в исполнение. В расстреле нет ничего постыдного. Смерть от пули для солдата — достойная смерть. Он умрет с чувством выполненного долга.

Так начался апрель, и последующие две с лишним недели качели шли вверх. Они быстро привыкли к тому, что находятся в передней линии обороны и между их траншеями и окопами русских простирается лишь чистое пространство. Собственно, «старикам» к этому было не привыкать, но вскоре успокоились и новобранцы, они часто с интересом разглядывали в бинокли русских, которые стояли в непосредственной близости от них. Главным словом тут было — стоят. Вскоре оно было у всех на устах: стоят!

Недавняя катастрофа на кюстринском коридоре, конечно, не была забыта, ее невозможно было забыть, потому что результат постоянно маячил перед глазами, но она была переосмыслена. Случилось досадное недоразумение, не более того. Успех русских был случаен и не вытекал из логики борьбы. Крепость Кюстрин отдали сознательно и правильно, чтобы не распылять силы, она не имела большого военного и тем более стратегического значения. За счет это мы спрямили линию фронта и ликвидировали опасный выступ в нашей системе обороны. Продвижение русских на несколько километров на этом участке — кажущееся, этот мнимый успех станет лебединой песней их наступления. У них нет сил продолжать наступление. Они выдохлись!

Через неделю пришла пора обсуждать перспективы немецкого контрнаступления. С каждым днем перспективы прояснялись, все более радужные. Для этого были веские основания — верные слухи и приказы фюрера.

— Мне только что звонил мой однокашник по училищу, он служит в штабе 9-й армии, — делился полученными сведениями Вортенберг, у него при всех штабах были однокашники по школе или училищу. — Он сказал, что командующий армией генерал Буссе получил от фюрера телеграмму, в которой говорится о скором прибытии пятисот танков и ста длинноствольных орудий.