Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941 - 1943 - Гельмут Пабст Страница 35

Ветер все еще завывает, пронзительно и жалобно. На некоторых изгибах траншеи он взбивает дрожащие столбы снежной пыли. Когда мы высовываем головы из-за бруствера, он кусает нас за лицо. Над ступеньками нашей землянки снегу намело, как барханы в пустыне, более чем на полтора метра в высоту.

Но ветер дует в сторону неприятельских амбразур, слепя глаза часовым. Это все к лучшему. Разведчики 10-й роты сегодня ночью идут в дозор.

Лейтенант Камп счастлив. Его голос по телефону звучал звонко и весело. Поздравления посыпались в адрес 10-й роты со всех позиций. Разведчики вернулись без потерь. Они внезапно появились в трехстах метрах от траншеи, подорвали пять блиндажей и шесть огневых пулеметных точек, взяли двух языков, захватили два противотанковых ружья, два автомата и десять винтовок, в том числе четыре автоматические, отбили две контратаки в рукопашном бою и прекратили боевые действия только тогда, когда боеприпасы были на исходе. На обратном пути они уничтожили замаскированный блиндаж с пятнадцатью солдатами. Противник потерял тридцать девять человек убитыми. Пехота и артиллерия взаимодействовали между собой слаженно, как часовой механизм. Такого рода вещи воодушевляют. «Очень хорошо, Камп, очень хорошо, – говорил полковник Зиквольф. – Завтра вы можете внести ваших людей в список представляемых к награде». Весь полк был в приподнятом настроении. Нашим союзником может оказаться и снежная буря.

7 февраля 1943 года. Со скоростью сорок пять километров в час ветер заметает снег. Он огромными тучами несется под низко плывущими облаками. Небо и земля утонули в едином завывании. Видимость – четыреста метров. Солнечный свет быстро меркнет. Я пробивался навстречу ветру в «сауну». Часовые на мосту попрятались в укромные уголки, где они стояли молча и выглядели неуклюже в своих меховых тулупах и обмотанных соломой ботах. На склонах, спускающихся к Волге, появились две человеческие фигуры, беззаботно скользящие на лыжах. Кроме них, я не заметил никого, за исключением одиноких фигур, появлявшихся и исчезавших подобно снежным облакам. Они проходили мимо, не взглянув и не поздоровавшись, желая только одного – поскорее попасть к месту назначения.

Когда я вернулся, вход в землянку опять был завален снегом. Я соскользнул вниз по наносу. Между двумя дверьми образовался снежный мат. Снег забивался в каждую щель, в складки одежды и мне за воротник, когда я поднимал полог у входа, чтобы проскользнуть вниз.

И опять чудесный день.

Ветер повернул на восток, и температура упала до двадцати двух градусов мороза. Вернувшись с наблюдательного поста, я читал до тех пор, пока свет не стал слишком тусклым. Затем я бросил взгляд в сторону и увидел стоявшего перед печью Гренковица. Его лицо было освещено огнем, и в воздухе пахло дымом и подрумяненным на огне хлебом. Франц сидел на своей койке, болтая ногами. Очертания предметов стали туманными, цвета блеклыми. Мы не разговаривали. Был слышен лишь шум наших движений в помещении, освещенном огнем горящей печки и с постепенно темнеющим окном. Сумерки. Такое странное, ощущаемое нереальным это время между днем ушедшим и днем наступающим.

Когда Гренковиц зажег свечу в углу у печки, был уже вечер. С полки выглядывала наша радующая глаз посуда. Белые чашки, блюдца с золотой каймой, маленькие тарелки с цветочным орнаментом. Как неприглядно все они выглядели, когда мы выуживали их из руин. А теперь как все сверкает, стена у печки, веселой расцветки покрывала на койках, создающие уют, обклеенный белой бумагой потолок, освещенный темно-красным светом. Я думал обо всем этом, когда Гренковиц, водрузив свечу на стол, расставил посуду, бережно положил на тарелку масло и мясо и аккуратно порезал на кусочки хлеб.

Потом даже Франц сделал усилие и вышел из задумчивости, окунувшись в реальность. Он проворчал. «Это все мясо, что есть?» – «Да, – сказал Гренко, – и этого вполне достаточно. Больше не было для того, чтобы приготовить». Он слегка улыбнулся уголками рта, так, как всегда это делает, когда ему везет в покер. Гренко рассчитывает продовольственные запасы, у него восхитительная привычка обманывать нас для нашей же пользы. Он накапливает тайные запасы и выдает их на завтрак, придерживает драгоценный сахар, не давая его к кофе с тем, чтобы удивить нас за чаем, когда в противном случае хороший чай будет испорчен сахарином. Короче говоря, он – прирожденная домохозяйка. А когда он устраивает нам маленький обман, то все лицо его сияет.

Но на этот раз Франца было не так легко успокоить. Что-то испортило его чувство юмора. После обеда он взорвался; он вдруг схватил свою чашку, подержал ее в руке, как бы оценивая вес, и бросил испытующий взгляд в угол печки. «Гляди-ка, – сказал он, – мышь!» – «Господи, только не нашим лучшим китайским фарфором!» – вырвалось у Гренковица, который пошарил за спиной и сунул в руку Францу винтовку.

«А ну-ка, выходи, маленькая подружка», – пробормотал Франц, взводя курок, одновременно пронзая взглядом темноту. Потом раздался грохот, сверкнула вспышка и запахло порохом. Мышь лежала на досках, убитая выстрелом точно в голову. Это грубый способ, но у нас нет мышеловки.

На днях нас посетил дивизионный священник. Трапеза была прервана подобным же образом. Он потом признался, что когда вошел, то был удивлен, почему во время обеда на столе лежит пистолет; мы показались ему довольно воинственным сбродом. Он нашел наш способ довольно хорошим, но после этого у пего полчаса звенело в ушах. Достойно сожаления.

Вслед за победой под Сталинградом русские развернули наступление в западном направлении от Воронежа, а 7 февраля освободили Курск. Харьков пал еще через восемь дней, что поставило фон Манштейна и фон Клейста под угрозу быть отрезанными. В то же самое время Гитлер наконец прислушался к советам своих экспертов о том, что передовая позиция на подступах к Москве непригодна для того, чтобы держать оборону. Были отданы находившимся там войскам распоряжения к отходу, чтобы образовать более плотную и прямую линию обороны, прикрывающую Смоленск.

* * *

Я весь день прощался со своими книгами. Это время я разделил между чтением «Бесед» Фридриха Великого и Генри де Катта и «Маленькими впечатлениями от Парижа» Пьера Шампиона. Я нашел несколько выдержек, которые мне очень нравились: «Приходится становиться ужасным варваром, милостивый государь, для того чтобы усмирить некоторых бедолаг, которые, как-никак, ввязались в нашу драку совершенно вопреки своей воле». Или: «Воспитывайте в себе чуткость! Это один из высших даров природы! Даже если она создает нам много осложнений, она источник многих положительных эмоций, если сочетается со здравым смыслом».

Тотальная война способна уничтожить различия между солдатами и гражданскими, но она всегда будет считаться позорной, если оружие применяется против женщин и детей. А что касается добропорядочных наций, то им предписывается соблюдение конвенций, регламентирующих Действия в отношении военнопленных. Вы можете выполнять свой долг не забываясь, и вам придется воздерживаться от некоторых поступков, если будете видеть положение вещей в верной перспективе.

Почта доставила мне посылку от Йо с образцами керамики «Quimper». On, как и я сам, любит грубую роскошь и насыщенные цвета. Они выглядят странно веселыми в этом восточном мире, и они наполняют меня печалью, потому что напоминают о богатстве той нашей жизни, память о которой становится похороненной все глубже с каждым наступающим годом. Приходится бороться, чтобы не засохнуть и не смириться. Сосуд, который стоит слишком долго в засушливой атмосфере, начинает трескаться. Так что я уложу вещи в свой ранец, когда будем сниматься с места, потому что именно это мы и собираемся сделать. Мы уходим от нашей землянки в снег. Мы собираемся сократить линию фронта, потому что это благоразумно. Потому что хорошо, что должно что-то произойти. Потому что чуть больше или чуть меньше не имеет значения в этой стране.