Мусульманский батальон - Эдуард Беляев Страница 34

«Мужик с виду неповоротливый, как слон в посудной лавке. Но ловок, и было видно — смел до безрассудства. Карпухин, оказалось. Стал он собирать народ окриками, кого можно было скопить для рывка. Ну а потом — „делай, как я“: и пошло-поехало. Без разбору стреляли из автоматов и бросали гранаты во все комнаты, попадающиеся на пути. Скажу, положа руку на сердце, — переворошит былое педагог и эссеист Жиянбой Умаров, один из отчаюг, что вровень шел со всеми и не со своим лейтенантом, — как мы бежали, что ломали и крушили, во что стреляли и кого забрасывали гранатами, я сейчас в деталях не переберу в памяти. В надрыве сил, предаваясь во власть ратной забавы, в тесном тандеме с „комитетчиками“ пихаешь дверь, швыряешь гранату, залетаешь следом и поливаешь свинцом все и вся — без разбора и изучения биографии противника. Если из помещений не выходили с поднятыми руками, то двери выламывались, и в комнату бросались гранаты. Затем без разбору стреляли…»

Когда они ворвались на второй этаж, сопротивление возросло до предела. Куда ни кинься — повсюду роковой исход: строчат и «лимонками» зашибить норовят. В дыму мелькали какие-то фигуры, свои или чужие — не разберешь. Крики, стоны, женский визг, плач детей. Паленым потянуло, горелым — на этаже занимался пожар. Кто-то снизу истошно гаркает, да так громогласно, раскатисто: «Блин, они документы жгут! Не дать, мужики, не дать им уничтожить свидетельства!»

И такая чушь присутствовала. Получалось — лети под огнем, подставляй себя и солдат под пули ради какой-то бумажки, даже если она интересует КГБ.

Особист Байхамбаев, хотя первым из отряда ГРУ влетел во дворец, опасался попасть к шапочному разбору, потому торопился со своими нукерами совершать что-то значимое, преисполненное высокого смысла, героическое, и был не на шутку раздосадован, когда, обработав крыло первого этажа, навострился на верхние палаты и уже ринулся туда с бойцами, а тут прискакал какой-то разгильдяй и решительно преградил им путь:

— Братцы, выручайте, надо движки рвануть!

Хотел Махамоджон послать его куда подальше, да сдержался — кровь заприметил у парня на лице, и вроде глаз выбит — или показалось. Знать, планида такая — на подхвате быть, на стреме стоять и посвистом предупреждать о нависшей угрозе.

— Говори, что нам делать.

— Айда за мной. Колей меня зови.

Во дворце везде горел свет. Все попытки Николая Швачко, раненного еще в самом начале операции, и группы «шариповцев» отключить электроэнергию закончились безрезультатно. В глубине здания, возможно, в подвале, работали генераторы, но их некогда было искать, ведь главная цель — диктатор Амин. А чтобы хоть как-то укрыться от пуль и прицельного огня защитников, бойцы, не злобясь и хорошенько приложившись, расстреливали хрустальные люстры и причудливые светильники. И ликовали меткому попаданию, когда разбитый пулей старинный венецианский или богемский хрусталь вспыхивал бриллиантовым снопом миллионов искрящихся брызг и осеивал пространство волшебными феерическими крошками и тугой пыльцой всех цветов радуги. К концу штурма из «световой отрады» почти ничего не осталось — лишь в нескольких местах тускло ныли желтые огоньки, обрамленные поднимающимся с пола дымом, чадом, гарью, а оттого мир вокруг был подслеповатым, нереальным, невзаправдашним, и люди, бродившие и слонявшиеся в нем, походили на пришельцев с планет неведомых, зависших во всегдашнем миллиардолетнем движении — намного дальше Марса и Альфа Центавра.

Закончив тщетные поиски «тутошней электростанции», Байхамбаев повел своих наверх, где было гулко и тряско, где все ухало и бухало. «Отголоски» долетали и до первого этажа: нет-нет да и завизжат взбесившиеся пули под ногами, зачиркают неуютно по глянцу мраморного покрова, разбросают осколки камня вокруг, обезобразят творенье рук человеческих. А то и шмякнется с характерным звуком литого металла об камень пола залетная граната, и лопнет трехмерная сфера, и больно ударит по перепонкам волна накатная, растворится «лимонка» в кусках и кусочках, в обломках и фрагментах…

«Нам таки удалось прорваться на второй этаж. Столкнулись с двумя „комитетчиками“. Что я — Байхамбаев, они не знали, бросили коротко: „Прикрой, командир“, и шумно сорвались с места. И вместе с ними — Сашей Карелиным и Нуриком Курбановым — мы стали упорно подвигаться, метр за метром, от одного укрытия к другому, прокладывая путь, дергаясь и шевелясь, приседая, кувыркаясь, выпростовываясь и складываясь вдвое. Занятые жутким монотонным однообразием, невольно уподобленные механическому роботу: открывали двери, бросали гранату и давали автоматную очередь. Открывали двери, бросали, стреляли. И опять выламывали, и снова бросали… Дядька там один был, коренастый такой, здоровяк, лицо литое, взгляд тяжелый, непроницаемые глаза, в которых все постно, — он и говорит мне: „Тебе туда не надо, и людей своих попридержи — незачем им все это… видеть и знать“. Со временем понял, что спутник тот был — Сергей Голов…»

Голов от узнавания трагедии не только семьи Амина, но и сотен тысяч других афганских семей не сумел уберечь мальчишек-мусульман: они были очевидцами и видели все, хотя не знали всего. И того, что лихо лихое и горе горькое вздымается в эту ночь, и драма целого поколения, брошенного в прорву, входит в уймище страданий и слез и силу набирает недобрую. Не ведали бойцы Холбаева, добровольно обрекшие себя на штурм, и имя конкретного исполнителя, порешившего Амина, но все-таки в курсе были, — не смог Голов в своем упрямом утаивании закрыть им глаза на творившееся. Это я все докапываюсь до фамилии палача, а им, вышедшим счастливо из той бойни, начхать было, кто выпустил страшную пулю в ребятишек Амина, в их отца, в их сестер. Не потому, что мальчишки вмиг очерствели, просто не задумывались тогда обо всем этом, радуясь своему спасению. А возгордившийся «Вася-стрелок» в принципе никому уже сегодня не нужен и абсолютно никому не интересен, посему выискивается лениво и ненастойчиво, разве что для утоления праздного любопытства. Или вот как мне — уж коль взялся за рукопись, так и затерявшегося в истории мужика на свет божий надо бы вытащить. Не осудить, а просто показать и — земля ему пухом, в отличие от подло казненных им. Тот, неизвестный стрелок, оставил за собой видимый шлейф, примету родовитую: исполнитель — Комитет государственной безопасности СССР. С него в принципе и того с избытком — похвала ему, невольному изобличителю КГБ.

Так что, после советов и приказных рекомендаций товарища Голова, «мусульмане» придут на «готовенькое». Им останется убедиться, что да — тот самый повержен, и нет тут ошибки, доложить о выполнении задачи и следы прибрать — замести, покрывая их мерзлыми комьями, напополам с колкими льдинками, земли, не ставшими для убиенных пухом.

Я понимаю, они должны были тихо сойти с ума или громко и истерично расхохотаться, подняться в полный рост и зашагать, не прячась и подставляя себя под огонь стрекочущих автоматов.

Я понимаю, они должны были сойти с ума, соучаствуя во всем этом диком и бесчеловечном, попирая божественный промысел и отвергая несокрытый смысл бытия, как главнейшую заповедь человечества — не убий.

Я понимаю, они должны были сойти с ума, даже выдумывая для себя наивную сказку нелюдского наважденья — какую-то особую меру в определении несуществующих ценностей, способных оправдать их и избавить от земных тяжких грехов…