Огни на равнине - Сёхэй Оока Страница 33

И тут я полностью осознал нелогичность своего поведения: не имея сил наброситься на мертвого человека, я без зазрения совести поглощал его кровь, отнимая ее у других живых существ. В тот момент пиявки были лишь орудием в моих руках, я раздирал их пальцами, а ведь мог с таким же успехом использовать другой инструмент, например штык, для свежевания человеческого тела.

Я убил женщину и навсегда лишился права вернуться в мир. После того как я собственными руками загубил чужую жизнь, мне будет невыносимо видеть вокруг себя живых людей…

Но смерть лежавшего у моих ног безумца была не на моей совести. Истощение, жесточайшая лихорадка подточили его силы, и сердце остановилось. Свет сознания навсегда померк в этом теле, оно перестало быть человеком и, в сущности, мало чем отличалось теперь от овощей или мяса животных, которых мы ежедневно убиваем и поедаем без угрызений совести.

Передо мной лежала субстанция, не имеющая никакого отношения к человеческому существу, обронившему три слова: «Можешь это съесть».

Опустившись на колени, я начал сдирать пиявок с офицерской руки. Вскоре обнажился небольшой участок зеленоватой кожи. Про себя я отметил, что именно по этой части плеча похлопал себя офицер, предлагая мне отведать угощение (сей факт подтверждал, что даже на той стадии одичания я все еще обладал некоторой чувствительностью). Решительным движением правой руки я извлек из ножен штык и воровато огляделся, чтобы удостовериться, что никто не подсматривает за мной.

А потом произошло нечто поразительное. Я вдруг обнаружил, что моя левая рука судорожно вцепилась в правую, сжимавшую штык. Это странное движение левой руки впоследствии вошло у меня в привычку: как только я собирался положить себе в рот то, что мне не следовало есть, она инстинктивно дергалась, обхватывала запястье правой, сжимавшей вилку, и сдавливала его до тех пор, пока у меня начисто не пропадал аппетит. Непроизвольное движение левой руки стало для меня настолько привычным, что я не обращал на него внимания. Мне просто казалось, что моя левая рука принадлежит кому-то другому.

Правая рука верой и правдой служила мне вот уже тридцать с лишним лет и послушно выполняла свои каждодневные обязанности. Рука-труженица была крупной, с тугой толстой кожей и массивными суставами. А левая, ленивая неженка, выглядела длинной, гибкой и прекрасной. Баловница была самой зазнавшейся частью моего тела.

Я разглядывал свою дрожавшую от напряжения левую руку, выпирающую кость запястья и никак не мог понять, что именно я хочу разорвать зубами и съесть: мясо мертвого офицера или свою собственную левую руку.

Не знаю, долго ли я простоял в дикой скрюченной позе, но внезапно почувствовал на себе чей-то взгляд. Он пригвоздил меня к земле, и я не смел шелохнуться.

«Да не ведает левая рука, что творит правая!» [7]

Услышав чей-то голос, я почти не удивился. Ведь я давно уже знал, что кто-то за мной следит. Так почему бы ему, незримому и неведомому, было не поговорить со мной?

Голос, раздавшийся в тишине, не принадлежал той простой женщине, которую я убил. Когда-то такой же громкий загробный глас пронзил меня насквозь в деревенской церкви.

«Восстань, к тебе взываю, восстань!» [8]– гудело у меня в ушах.

Я поднялся на ноги и медленно поплелся прочь от мертвеца. Постепенно моя левая рука начала разжиматься: сначала дрогнул средний палец, затем безымянный, потом мизинец, а под конец большой и указательный.