Штрафбат. Закарпатский гамбит - Юрий Гайдук Страница 31

– Вроде бы похож и в то же время…

– A мы щас у него сами узнаем, – пробурчал Шайтан и с оттяжкой, хлестко ударил невменяемого мухолова сначала по одной щеке, затем по другой. Примерился было врезать еще разок, но его остановил окрик Андрея:

– Погодь маленько!

И действительно парень вроде бы оживал. С натугой разлепил глаза, помутненным взглядом уставился в переносицу стоявшего перед ним Андрея. В какую-то секунду его взгляд стал более осмысленным, и на его лице даже появилось некое подобие улыбки, и он разлепил спекшиеся губы:

– Боцман!

Шайтан и Писка одновременно уставились на своего командира, и в этот момент запоздавшая память выбросила полустертые события пятилетней давности.

Сибирская тайга, зима, лесоповал, трескучий грохот необъятных в комле лиственниц, подламывающих под себя молодую поросль, и огромный сук, отлетевший при падении лиственницы от ствола и смазавший Боцмана по голове…

Его тогда спасла зэковская шапка-ушанка, принявшая удар на себя, да еще, пожалуй, кружка наваристой чаги, которую тут же заварил Мадьяр, и Пуля… да-да, именно его верный пристяжной по кличке Пуля поил еще не пришедшего в себя Боцмана той самой чагой, уложив его на лапник у таежного костра.

Шум взвизгивающих пил, треск надрывающихся в снегу тракторов, тот самый костер, горячая, терпкая чага…

Господи, как же он мог забыть всё это?!

– Пуля?.. – не совсем уверенно произнес Андрей.

На лице Пули застыла уже более осмысленная улыбка, и он кивнул головой.

– Я уж думал, не узнаешь.

Чувствовалось, что ему еще очень трудно говорить, но он выжимал и выжимал из себя слова:

– Я уж и сам засомневался, ты ли это, когда на барахолке тебя увидел… Следить стал. Среди братвы треп пошел, будто ты на фронт подался, в штрафбат.

– Ладно, об этом потом, – отмахнулся Бокша, помогая парню удержаться на ногах. – Сам-то как?

– Нормалёк, – ухмыльнулся Пуля, разминая все еще гудящий после удара затылок. – Мы же с Мадьяром, считай, в одно и то же время откинулись и с тех вместе заруливаем. Поначалу было в Одессу кости кинули, но там после освобождения красноперые большой шмон наводить стали, бывало, даже движки заглушать ночами начинали, вот мы и подались с Мадьяром сюда.

– А почему бы не в Ростов или в тот же Харьков? – подал голос Писка. – Там же вроде бы как и караси пожирнее, да и от уголовки проще уйти.

– Это так только поначалу кажется, – покосился на него Пуля. – Щас чистка больших городов началась, и красноперые в том же Ростове столько братвы повязали да к стенке поставили, что поминальных стаканов не хватит. А здесь вроде бы как ничего. К тому же это родные места Мадьяра, у него дед с бабкой отсюда родом.

Считай, это был тот самый момент, когда можно было без особого напряга вставить слово про Мадьяра, и Бокша не упустил возможности:

– Так что, и Мадьяр здесь?

– Так а я-то о чем тебе толкую?!

– И как он?

– О-о-о, – уважительно протянул Пуля, – та братва, что здесь осела, его сразу признала, так что он в паханах теперь ходит.

– Небось на хромой козе не подъедешь?

– Отчего же не подъедешь? Еще как подъедешь. К тому же мы тут тебя вспоминали как-то…

– Надеюсь, не за упокой?

Пуля только скривился на это виновато-вымученной ухмылкой.

– Ладно, считай, что я воскрес, – хмыкнул Андрей, – и теперь жажду с Мадьяром повидаться.

– Без проблем, – ощерился золотой фиксой Пуля, – но только вечерком. Он со своей Вандой с утра в Севлюш подался.

– Ванда?.. – «удивился» Бокша. – А это еще кто?

– Да вроде бы как маруха , – махнул рукой Пуля, – но бабец в городе известный, при немцах публичный дом держала. Впрочем, он тебе сам всё расскажет.

Он замолчал и, видимо, посчитав эту тему перетертой и закрытой, показал глазами на Писку с Шайтаном:

– Твои?

– Вроде бы как в одном колхозе пашем, – уклончиво ответил Андрей.

– А где такой наркоз вводить научились? – ухмыльнулся Пуля, растирая рукой затылок. – Или все-таки глушителем сработали?

– Зачем же глушителем? – обиделся за Шайтана Писка. – Ему и кулака хватит.

– М-да, – промычал Пуля, уважающий чужую силу. И уже обращаясь только к Шайтану и Писке, произнес, хитровато прищурившись: – Что-то я раньше вас в городе не видел. Давно у нас?

– Считай, что сегодня нарисовались.

– Надолго?

– А это уж как расклад пойдет, – буркнул Андрей и, видимо, посчитав утренник вопросов и ответов законченным, спросил: – У тебя найдется местечко, где можно будет до вечера перекантоваться?

– О чем базар?! – встрепенулся Пуля. – У меня на хазе и перекантуетесь, а заодно и встречу вспрыснем.

– Что, хавира? – насторожился Бокша, которому не очень-то светило появляться на воровской малине.

– Обижаешь, Боцман, – ощерился фиксой Пуля. – Я за эту хазу бумагой плачу и кайфую в ней, как король на именинах. А вечером… вечерком я тебя к Мадьяру отведу, у него и догуляем.

* * *

Если сказать, что Мадьяр обрадовался «воскрешению» Боцмана, значит не сказать ничего. Он крутил его и так и этак, восхищенно прицокивая языком, потом повел в дом знакомить с Вандой – пышнотелой сорокалетней блондинкой-красавицей, сумевшей сохраниться при столь бурной жизни, когда год идет за три, даже в свои сорок лет. Судя по всему, она была наслышана о Боцмане раньше, и когда Мадьяр приказал ей накрывать на стол, Ванда выставила всё, что было в ее доме.

И свежие куриные яйца, чтобы водкой горло не драло, и аппетитное белое, как новогодний снег, сало, и копчености, и колбасы, и бочковые огурчики, и даже соленый арбуз с мочеными яблоками. И это не считая огромной плошки с маринованными грибками и исходящей сладостным паром картошки, заправленной шипящими шкварками.

Немного подзаправившиеся у Пули, Шайтан и Писка сразу же навалились на горячую картошку с грибками, а Боцман вел неторопливый разговор с Мадьяром, время от времени поднимая тост за хозяйку дома, что, видимо, ей очень нравилось. Разговор шел под водочку, осторожно прощупывающий с двух сторон, но когда хмелеющий Мадьяр уразумел наконец-то, что Боцман и эти двое, что были с ним, те самые ужгородские штрафники, о которых уже судачит вся округа, он вроде бы даже как протрезвел и уже совершенно иными глазами уставился на гостя.

– Что, припотел малость? – усмехнулся Бокша.

Мадьяр отрицательно качнул головой:

– Обижаешь, Боцман, обижаешь. Ты же знаешь, я не из тех, кто начинает потеть при первом крике «Атас!».

– А чего ж буровишь зенками, как лагерный кум на допросе?