Отечество без отцов - Арно Зурмински Страница 30

Лица, изображенные на фотографии, висевшей на стене, становятся мне все ближе. Мужчины улыбаются, кажется, будто они кивают мне. Временами раздаются звуки отцовской губной гармошки, я узнаю его голос, слышу протяжный и приятный восточно-прусский говор, который все еще понимаю, но говорить на нем уже не в состоянии. Отец относился к тем людям, которые всегда вначале думали, а уж потом говорили. Рядом с ним стоит Вальтер Пуш со своей двусмысленной усмешкой. На заднем фоне загадочный Годевинд, который отправился в Россию под девизом: «Моряка ничем не сломишь»… Может быть, он тоже покоится где-то там под метровым слоем снега.

Более расплывчатым в отличие от них выглядит образ моей матери. С ней вместе я провела два с половиной года, но в памяти моей это практически не отложилось. Она ласкала меня, пела мне песни и прижимала к себе, но я ее едва ли помню. С тех пор, как они стали переписываться, и как-то внезапно прозвучало слово «свадьба», она стала чаще бывать в доме у Розенов, помогала по хозяйству, как они это называли, и обсуждала с матушкой Бертой всякие разности. На Рождество она отправила ему полевой почтой посылку с пряниками, которые сама испекла, и где были также засушенные цветы, которые она сорвала летом на берегу озера. Когда он вскроет посылку и пряничный аромат распространится по русской избе, я его тоже почувствую.

Русским этот вид кондитерских изделий малознаком. Я даю хозяйке дома и детям по кусочку на пробу. Женщина спрашивает, сама ли невеста испекла его? В ответ на мой смех, хозяйка говорит, что я должен жениться на такой девушке, так как та знает толк в кулинарии.

Эти строки он заносит в свой дневник. Мне хочется, чтобы он направил их письмом также и моей матери.

Почему мой сын ничего не пишет? Возможно, он уже вовсе не в Косово, а направляется в другое место для выполнения секретного задания. Любая мать всегда предполагает самое худшее. На меня кадры боевых действий в пустыне производят тяжкое впечатление. Уже несколько дней я не включаю телевизор. Но, несмотря на это, по-прежнему нахожусь под впечатлением от новой войны. Во всех газетах она пестрит заголовками и цифрами, радио начинает с нее свои репортажи. Иногда я думаю, что эту войну придумали толпы операторов и фотографов. Именно от них узнаешь о войнах.

«On the rivers of Babylon», [22]эту передачу передают пополудни, и ее ведущий говорит: «Вавилон — это город развалин».

Он сообщает, что расстояние от руин Вавилона до Багдада составляет сто километров, и упоминает о других городах, подвергшихся в свое время разрушениям: Карфагене, Трое, Сталинграде. Так я вновь возвращаюсь к моей истории и к моему отцу, которому уже довелось принять участие в первых операциях по окружению неприятеля, а теперь он начинает писать любовные письма.

Вечером в половине одиннадцатого раздается телефонный звонок из Приштины.

— Я хотел бы пожелать тебе всего хорошего по случаю Пасхи, — говорит Ральф. Но для меня этот звонок звучит настолько неожиданно, что я в состоянии разговаривать лишь о погоде.

— У нас слишком холодно для этого времени года, — произношу я. — Ночью все еще бывают заморозки.

В Приштине солдаты уже получили первую порцию солнечного загара. О Багдаде, Вавилоне и только что взятом городе Басре он не проронил ни слова, а я не решаюсь спросить его об этой новой войне.

— Как ты проводишь время? — хочет он знать.

Я рассказываю сперва о начале работ в моем саду и лишь затем говорю о том, что мне необходимо привести в порядок старые бумаги. Для чего это нужно, я объясню ему потом, когда он приедет домой.

Ральф рассказывает о том, как недавно пострадал один из его сослуживцев, унтер-офицер из Пренцлау. Он попал под колеса автомобиля из своей же части. Стал жертвой, так сказать, «собственного огня». Последние слова Ральф произносит по-английски.

Теперь я понимаю, что они в Приштине также следят за «Войной в пустыне» и мысленно уже отправляются в Багдад.

— Когда ты приедешь домой? — спрашиваю я.

Он говорит о начале июля. А потом добавляет:

— Посмотрим, куда дальше направят.

— Только бы не к развалинам Вавилона, — думаю я. Но и в Афганистан я бы тоже не хотела отдавать своего мальчика. Дело не стоит того, чтобы жертвовать своим ребенком ради такого. Все-таки матери извлекли урок из той старой войны. Нет на свете ничего такого, что подвигло бы их посылать своих детей на смерть.

Он спрашивает о моих планах на Пасху.

— Если будет хорошая погода, то поеду кататься на велосипеде в березовую рощу, — говорю я.

— Это правильно, — отвечает он. — Поездки на велосипеде нужны для сохранения здоровья.

Август, во вшивой России

Дорогая Ильза!

Когда денно и нощно шагаешь, то в сознании отчетливо откладываются безбрежность и безотрадность русской природы. За собой мы оставляем невообразимо открытое пространство, которое именуется словом «степь».

Я прошел Восточную Пруссию, Литву и Латвию. Уже в странах Балтии здешняя нищета наводит грусть, но то, что мы наблюдаем воочию в России, заставляет взывать к небесам. Только глупостью со стороны русских или подогретой ненавистью я могу объяснить то, что они защищаются с таким упорством. За что борются они? За убогую жизнь в нищей стране? Но ведь ход истории предопределен. Так или иначе, они будут уничтожены.

Судя по последним сводкам вермахта, наши войскам одерживают победы одну за другой. По количеству военнопленных и захваченного русского оружия ты можешь себе ясно представить, какая опасность грозит нам с Востока. Но наш фюрер — провидец, и порядок наводится теперь повсеместно.

Сентябрь, в России, полной клопов

Дорогая Ильза!

Надеюсь, скоро все закончится. Сегодня днем русские сбросили с самолета листовки. В них они призывают нас сдаваться. Над такой примитивной пропагандой смеются даже самые наивные люди. По этой писанине видно отчаянное положение дьявольской власти, приговоренной к смерти.

Война близится к своему завершению. В Москве закрылись магазины и банки, население в панике. Сталин удрал на самолете в Сибирь.

Ах, этот бедный, затравленный и глупый народ. Когда здесь со временем воцарятся немецкий дух и порядок, немецкая прилежность и немецкая любовь к труду, а сами немцы расчистят эту землю и возделают ее, тогда тут возникнет райская часть Земного шара. Тогда русские спросят себя: как же мы могли быть такими глупыми?

Видя русских военнопленных, испытываешь ужас. Если бы ты видела этот народ, то могла бы назвать его лишь сбродом. Горе прекрасной Германии, если эти орды вторгнутся на ее территорию.

Я слышал, что у вас введена нормированная продажа сигарет. Поскольку ты не куришь, то было бы здорово получить от тебя при первой же возможности пару пачек сигарет «Юно».