Расстрельное время - Игорь Болгарин Страница 30

— Слушай, а, может, через Яценко можно каким-то способом выйти на этого агента? — спросил Кольцов. — Как-то же они ведь общались.

— В том-то и дело, что никак… — ответил Каретников. — Об этом я подумал. Даже как выглядит этот агент, Яценко не может сказать. Дважды с ним встречался, и всё — на улице, в темноте… Нет, ничего он за пазухой не оставил. Всё бы выложил. Попытался бы выкупить свою никчемную бандитскую жизнь. Любую бы цену заплатил, если бы было чем платить.

Каретников прошел к окну, глянул на улицу, мрачно произнес:

— Подмораживает!

Кольцов встал.

— Извини, — сказал он, — что отнял у тебя столько времени.

— Ты не извиняйся. Делаем общее дело. Заходи, когда надо и когда захочется. Таить от тебя ничего не собираюсь. Надеюсь, и ты ответишь мне тем же, — провожая Кольцова до двери, сказал Каретников.

* * *

Судили Яценко в большом пустом амбаре, по которому с весёлым чириканьем носились, перелетая со стропила на стропило, воробьи. Собрались все, кто был свободен от охранных и различных хозяйственных дел. Фуражиры подвезли к амбару две телеги соломы, махновцы выстлали земляной пол и расселись вокруг заранее принесенного сюда стола и двух скамеек: одну — для членов трибунала, другую — для провинившихся.

В амбаре было сумеречно, и даже несмотря на солнечную погоду, над столом повесили большую керосиновую лампу — десятилинейку, но и она освещала над собой только небольшой круг.

Каретников хотел усадить Кольцова и Бушкина, как почетных гостей, на скамейку у стола, но они отказались.

— Мы уж где-нибудь в уголочке, — сказал Бушкин, высматривая местечко у стенки. Там стояла сломанная телега, и они комфортно на ней разместились.

С самых первых дней Кольцов отказался от давления на Каретникова: Старобельское соглашение махновцы подписали сами, добровольно, по инициативе Нестора Махно, и несли ответственность за каждый свой поступок. Батько уже явственно видел впереди близкое окончание войны и боялся упустить возможные выгоды по её окончании. Особенную надежду он возлагал на то, что большевики отдадут для его анархического эксперимента Крым. Он собирался всему миру показать, что такое анархическое государство, в котором будут все одинаково богаты и счастливы.

В задачу Кольцова входило наблюдение за добросовестным выполнением махновцами соглашения. И только если случится что-то непредвиденное, он был обязан спешно известить Штаб фронта. Но, как ему показалось, махновцы были настроены по-боевому, и никаких коварств от них ожидать не следовало. Каретникову он поверил сразу и бесповоротно.

Первыми в амбар ввели Яценко и его верного соратника, красавца-усача Стриженюка. Всегда загорелое на солнце и ветрах, лицо Стриженюка было неправдоподобно бледным. Увидев на соломе своих бывших соратников, он опустил голову и прибавил шагу, чтобы поскорее дойти до скамейки. Затем в амбар торопливо вошел Каретников, за ним последовали члены трибунала Евлампий Карпенко, Филипп Крат, Фома Кожин и Петро Колодуб.

— Встань, Яценко! — приказал Каретников.

Яценко торопливо поднялся. Подхватился было и Стриженюк, но Каретников жестом остановил его.

— Не торопись, Михайло! Дойдет очередь и до тебя.

Стриженюк сел.

— Слухайте! — Велел Каретников, поднес к глазам листок, стал читать: — «Врангеля нет, а есть Русская армия, которой подадим руку и сомкнем стройные ряды, станем любить друг друга и освободим свою истерзанную Русь святую от комиссарского царства и создадим власть по воле народа». Ты писал?

— Я только подписывался. А писал тот… анархист Волин.

— Волин як был у нас, так и остался. А ты — до Врангеля примкнув. А потом и вовсе третью дорожку выбрав — в бандиты. И кого ж вы грабили, Савочка? Той самый народ, якый ты призывав до любови. И судим мы тебя не за те слова на бумажке. Бумажку порвав, ветер развеял. И не за то, шо под пакостнымы словами подписался. Все не без греха, не сильно грамотные. А за то, шо променял нашу революционно-анархическую армию на буржуазно-капиталистическую. Но и там не удержався. Подався в грабители.

Яценко слушал, всё ниже опуская голову.

— Если хочешь шо сказать, говори сейчас. Боюсь, скоро тебе уже будет поздно.

Яценко посмотрел на Каретникова, перевел взгляд на сидящих напротив него махновских командиров, бывших когда-то его товарищами, а теперь ставших его судьями. Они, как и Каретников, равнодушно смотрели на него. И он снова повернулся к Каретникову.

— Бес попутал! — выдохнул он. — Но я осознав…

— Шо ты крутишься, як собака за мухой! — Каретников указал в сумеречную глубину амбара. — Своим бывшим товарищам говори. Это они тебя судять.

— Понял! — торопливо согласился Яценко. Он снова обернулся к сидящим на соломе махновцам и громко выкрикнул: — Если можете, простите! Я ж с вами сколько годов! И мерзли, и голодали, и…

— Жалобить, Савелий, нас не надо! — оборвал его Каретников. — Лучше расскажи, як докатился до такой жизни!

— Понял! — снова поспешно согласился Яценко, но к Каретникову уже не повернулся. Ему даже показалось, что сидящие в сумерках махновцы, не в пример членам трибунала, смотрят на него участливо, даже с состраданием. И ему только надо найти какие-то особенные слова, и весь этот кошмар с трибуналом прекратится. Он уже поверил в это. Сглотнув слюну и откашлявшись, он сказал:

— А грабили мы только буржуев и тех… як их… капиталистов. И раздавали людям, которы неимущи…

— А тут ты уже брешешь! — зло оборвал Яценко Каретников. — Имеются доказательства твоей брехни. Он, во дворе, стоят четыре воза, с тобою и твоими бандитами награбленным. Ничего буржуйского я там не замитыв. Самовар, подушки, мешки с зерном, куры, коза. Не побрезговалы даже старым корытом. Эх, ты! Даже сейчас ты нам, бывшим твоим товарышам, в глаза брешешь. Видать, Савелий, ты всегда брехал. А я тебе когда-то верил. И другие тоже, — Каретников смолк, размышляя, чтобы ещё такое Яценко припомнить. Но подумал, что и этого достаточно. С досадой взмахнул рукой и грустно добавил: — А хорошим же воякой был.

В амбаре стояла тишина, лишь под крышей сварливо чирикали воробьи.

Вглядываясь в едва различимые в сумерках амбара лица махновцев. Каретников спросил:

— Может, хтось шо-то хорошее про Яценко скажет?

Но никто даже не шевельнулся.

— Бачь, не нажив ты, Савелий, хороших слов. А жизнь прожив длинну! — сказал Каретников Савелию, и затем спросил у сидящих на соломе махновцев: — Ну и як нам поступить с Яценко?

Из глубины амбара донесся шелест соломы и глухой гул. Махновцы вполголоса между собой советовались.

— Я скажу! — прозвучал из сумерек голос. — Я не за всех, я только за свою батарею.

— Не вижу, хто это? Назови себя!

— Цэ Белочуб!