Черная заря - Владимир Коротких Страница 3

— Да вообще, конечно, болезнь. Но для меня это удар судьбы, — Василий снова с горестью покачал головой. — Я ведь партийный. Выговор по партлинии получу за аморальное поведение, и накрылась моя мечта.

— Какая мечта?

— А такая. Ты-то уже вон старлей, — он кивнул на китель, висящий у двери. — Тебе сколько лет?

— Двадцать пять.

— Вот, двадцать пять, а я в свои двадцать семь только прапорщик.

— Так я же училище военное закончил, у меня высшее образование, поэтому и офицер, а ты чего страдаешь? Выговор через полгода снимут. Жрать он у тебя, что ли, просить будет? — недоумевал Андрей.

— В том-то и дело! Я сначала старшиной роты в мотострелковом полку был. Потом меня за хорошую службу поставили командиром взвода в роте, а это должность офицерская. Обещали сначала младшего лейтенанта присвоить и дать возможность учиться экстерном на офицера, без отрыва от службы. А тут желтуха и теперь еще справочка про триппер! Ну, да хрен с ней — переживем как-нибудь! Ну почему партийный человек не может случайно триппер подхватить? А вдруг он по любви? Водку партийный пить может — не аморально, а триппер по любви — не может! — Василий распалялся и жестикулировал в поддержку своим рассуждениям. Но делал это уже больше весело, чем грустно.

— Ну а любовь твоя про триппер чего тебе сказала? — смеялся Андрей, искренне сочувствуя товарищу.

— Да какая ж теперь признается? Я и сам не знаю, где меня наградили! Может, в деревне, может, в райцентре, а может, и в городе, где я зубы делал! — Он махнул рукой. — Главное, вылечился! Ну, не дадут младшего лейтенанта, значит, не судьба, переживем.

— Да не казнись ты, Вась, обойдется! — Андрей потрепал его по плечу. — Сейчас позову проводника, чаю закажем! Или, может, чего покрепче?

— Можно и покрепче, только тут брать не будем, они тут баланду разную продают, от нее можно с копыт свернуться. У меня есть. Домашний, проверенный. — Василий полез в свою спортивную сумку и быстро извлек оттуда пластмассовую трехлитровую канистру. Взяв в обе руки, он слегка ее взболтал и с удовольствием протянул: — Свой, домашний, мужикам везу в подарок. Они меня заждались там небось уже. Заказывали! Ну, скоро встретимся! Я тоже заскучал, скорей бы добраться. — Он опять полез в сумку, вытащил стакан, огурец и полбатона хлеба.

Андрей достал жестяную банку говяжьей тушенки из сухпайка, выданного ему на дорогу, и банку рыбных консервов.

Быстро вскрыв банки, нашинковав огурец и батон, они налили из канистры по полстакана чистой, пахучей, коньячного цвета жидкости.

— Пей постепенно, он градусов шестьдесят, — напутствовал Василий. — Братан гнал на дорогу и мужикам для гостинца. Я за дорогу к нему и не притрагивался, случая не было, да мне после желтухи сейчас не особенно и можно, первые полгода только по чуть-чуть.

Они подняли стаканы и чокнулись.

— За знакомство, — сказал Андрей.

— Ага, будем, — кивнул Василий.

Закусив, они покурили в раскрытое окно. Самогон был действительно крепок. Попутчики расслабились и сидели молча, глядя на горы, вздыбившиеся вдали.

Первым нарушил паузу Василий, приподняв с пола канистру:

— Ну, по чуть-чуть?

— Давай, только по чуть-чуть, — согласно кивнул Андрей. — А то, сам говоришь, патрулей много.

— Да у меня средство есть — мускатный орех. Запах напрочь отбивает, пожуешь и сам забудешь, что выпивал. Главное, не шататься. Ну давай. — Василий быстро плеснул понемногу в стаканы и, подняв свой, предложил: — Давай не чокаясь — за мужиков, которых с нами больше нет, земля им пухом и светлая память.

Выпили молча. Снова открыли окно и стали пускать туда папиросный дым. Мысли Андрея были о военном будущем, приближение которого он уже ощущал с необъяснимой тревогой в глубине души.

— Вась, расскажи про Афган, я ведь тоже туда еду, — попросил он.

— Я догадался. — Василий снова взял папиросу. — А ты откуда родом-то?

— Из Липецка, почти земляки с тобой.

— Да, рядом, считай, земляки. А я думал, ты из Москвы.

— Нет, я после училища два года служил под Горьким. На полигоне в болотах комаров кормил. Месяц назад получил старшего. Потом вызвали в штаб, приказали собирать шмотки и отправляться по разнарядке в распоряжение командования Туркестанского военного округа. Из тех, кого могли послать туда, я был единственный неженатый, меня, вероятно, поэтому и выбрали. Я через Москву поехал. Пару дней погулял до поезда. Да я и не жалею, что в Афган направили, я же военный, значит, должен уметь воевать по-настоящему, а не только на учениях. К тому же за два года эти болота и леса у меня тоску стали вызывать. Хоть вой. Понимаешь? — сказал Андрей, глядя на Василия.

— Понимаю, Андрюха, понимаю. — Василий медленно перевел взгляд в окно и продолжил: — Чего не понять? Ясно. Только все, конечно, сравнительно. Я ведь тоже не сразу прапорщиком-то заделался. Я перед армией в райцентре техникум лесного хозяйства окончил. Служить попал в Венгрию. Ох, и живут же там люди! Жратвы и шмоток — во! — Он провел большим пальцем по кадыку. — А на улицах пылинки не найдешь. А в деревнях? Короче — уже коммунизм! Служил в мотострелковом полку. Получил сержанта. Ну а под конец службы мне, учитывая, что я еще и с образованием, предложили остаться. Сделали старшиной роты, прапорщика присвоили. Служил я там шикарно! Как в отпуск еду, одних подарков родне два чемодана пру. Уже на машину стал деньги откладывать. Думал — куплю «Жигули», приеду в деревню! Эх! — Он описал рукой спираль в воздухе. — Там только у председателя, да и то «Москвич»!

А тут, как-то после Нового года, примерно через месяц после переворота в Афгане, нас собрали в штаб полка. Командир объявил о передислокации. Недели через две личный состав без оружия и техники гражданскими самолетами доставили в Ташкент, затем поездом в Термез. Поставили палатки в пустыне. Месяц мы технику и оружие получали, а потом по понтонной переправе через речку Амударью поехали исполнять интернациональный долг.

А дальше, чего тут расскажешь? Война, Андрюха. Второй год воюем за свободу и демократию афганского народа, а чего-то и конца не видно. Мешанина какая-то получается! Где среди них свои, где чужие, хрен разберешь. Ни фронта, ни тыла. Страна — горы да пустыня. Мы гоняемся за духами, а они за нами. Вот и весь рассказ.

— Много погибает наших?

— Их, Андрей, может, кто, конечно, и учитывает, да только до нас этих сведений во всем масштабе не доводят. Я в отпуске телевизор иногда все-таки смотрел, особенно последние две недели. Так там показывают, что мы только ихний народ нашей солдатской кашей кормим, да бэтээрами и танками им землю пашем, а воюет славная афганская революционная армия! Да только той армии, Андрюха, как и революции, там днем с огнем не сыскать! Во как! А тут, прямо дня за три до отъезда, смотрю вечерний выпуск, а там карта Афгана на экране показана, и на ней точка мигает. Диктор известный, в очках, и говорит, мол, две недели назад афганская армия, видите ли, в результате успешной операции окружила и уничтожила крупное контрреволюционное соединение, а также захватила кучу оружия, боеприпасов и пленных. Я его не виню! Он тоже своего рода прапорщик, кобыла подневольная! Но дело в том, что когда меня в госпиталь отправляли, наши с полка как раз туда в рейд уходили. Это рядом, по горам всего километров семьдесят. А про потери диктор — ничего, молчок. Так что мы с тобой туда едем, а кто-то уже оттуда в цинковых бушлатах домой возвращается. Выходит, что они там плугом надорвались, что ли, когда афганцам помогали землю пахать? Вот так, брат. Обидно. Чего тут скажешь? Только посоветовать можно. Дрянь разную из духанов ихних не ешь, воду пей кипяченую и по дури за наградами не гоняйся. Вот и все. Не обижайся, Андрей. — Василий протянул ему ладонь.