Направить в гестапо - Свен Хассель Страница 3

Тут Старик неторопливо поднялся и раздраженно повел головой.

— Кончайте. Пора идти.

Неохотно, с протестами, мы все-таки поднялись и встали в колонну по одному за Стариком. Пошли по лесу, вскоре нас догнали Малыш и Порта, оставшиеся, по своей манере, чем-нибудь поживиться. Судя по выражению их лиц, между ними произошла какая-то ссора, и Порта одержал верх; он с гордостью показал два золотых зуба, а у Малыша был всего один.

Старик, как всегда, напустился на них, что не оказало ни малейшего воздействия.

— Пристрелю как-нибудь обоих. Надо же! Выдирать зубы у мертвых!

— А что тут такого, если они мертвы? — самодовольно ответил Порта. — Ты ведь не зарыл бы в могилу золотое кольцо вместе с покойником, так ведь? И не поджег бы банкноту? Какая разница между ними и зубами?

Старик лишь сердито посмотрел на него. И он, и все мы прекрасно знали, что в каждой роте есть «дантисты», которые ходят с плоскогубцами среди трупов. С этим ничего поделать было нельзя.

Теперь, пять дней спустя, мы сидели под яблонями, смотрели, как приближаются резервисты, и набивали животы бараньей колбасой. Хлестал дождь, и мы набросили на плечи клеенчатые плащи. Использовали мы их, в зависимости от обстоятельств, как накидки, палатки, маскировочные костюмы, постели, гамаки, саваны или мешки для переноски снаряжения. Когда мы получали обмундирование, плащи выдали нам первым делом, и мы дорожили ими больше всего.

Порта повернул голову и, сощурясь, взглянул на облачное небо.

— Проклятый дождь, — пробормотал он. — Проклятые горы — худшей местности и выдумать нельзя. — Вернул голову в прежнее положение и взглянул на соседа. — Помнишь Францию? — с тоской спросил он. — Господи, вот там была житуха! Сидишь целый день на солнышке, попиваешь вино — чего еще надо? Отличная житуха!

Хайде угрюмо смотрел на приближавшуюся колонну резервистов. Указал куском колбасы на Хуна, который издевался над измученным, уронившим каску старичком.

— Хлебнем мы с ним неприятностей, — глубокомысленно произнес он. — Нутром чую.

— Никакой гад не причинит нам никаких неприятностей так, чтобы это сошло ему с рук! — заявил Малыш. Посмотрел туда, куда указывал Хайде. — Пусть только попробует, так получит по заслугам. Что я хорошо умею делать — это уничтожать крыс вроде него.

— Вот и все, что каждый из нас будет уметь к тому времени, когда кончится война, — с горечью сказал Штеге. — Убивать людей — только этому она нас и научила.

— Во всяком случае, это полезное умение, — усмехнулся Малыш. — Даже в мирное время профессиональным убийцам находится работа — разве не так?

Он толкнул Легионера, требуя подтверждения. Легионер с важным видом кивнул. Штеге с отвращением отвернулся.

Приведший резервистов лейтенант начал строить их в ряды, готовясь отправиться обратно. Он доставил их, как было приказано, и теперь вдруг захотел оказаться подальше отсюда; возможно, какой-то инстинкт подсказывал ему, что долго болтаться здесь неразумно. Местность эта была нездоровой.

Когда резервисты построились, он произнес прощальную речь. Они слушали его с полнейшим равнодушием.

— Ну, вот, солдаты, теперь вы на фронте, и вскоре вам предстоит сражаться с врагами Рейха. Не забывайте, что это ваша возможность вернуть себе доброе имя, стать достойными гражданами Отечества и заслужить право вновь жить среди нас свободными людьми. Если будете хорошо воевать, судимости ваши будут сняты. Все зависит от вас. — Он смущенно почесал горло и сурово уставился на них. — Товарищи, фюрер — великий человек!

Высказывание это было встречено полнейшим, бескомпромиссным молчанием. Потом раздался язвительный смех Порты, и я уверен, что расслышал, как кто-то пробормотал: «Бред!» Лейтенант повернулся к нам, щеки его пошли красными пятнами. Он напрягся, рука его сама собой потянулась к кобуре. Потом снова обратился к своему сборищу преступников.

— Пусть у вас не будет никаких сомнений. Все ваши боевые действия будут замечены и зарегистрированы. — Он сделал многозначительную паузу, чтобы до них дошло. — Не разочаровывайте фюрера! Вам предоставляется возможность загладить свои преступления против Адольфа Гитлера и Рейха! — Он глубоко задышал и снова взглянул на нашу группу из двенадцати человек, укрывшихся от дождя под яблонями. Встретил вызывающие взгляды Малыша и Порты: один выглядел полным придурком, у другого физиономия была коварной и хитрой, как у лисицы. Он слегка побледнел, но все же продолжал: — Вам предстоит сражаться бок о бок кое с кем из самых храбрых и достойных сынов Германии — и горе тому, кто окажется трусом!

Голос его продолжал звучать. Старик одобрительно кивнул.

— Это мне нравится, — сказал он. — Самые храбрые и достойные сыны Германии — Малыш и Порта! Умора!

Малыш негодующе приподнялся и сел.

— Что тут смешного? Я определенно самый храбрый и достойный из сынов моей матери…

— Помоги нам, господи, — содрогнулся Хайде. — Держу пари, ты у нее один!

— Теперь один, — сказал Малыш.

— А остальные где? — вызывающе спросил Порта. — Погибли или что?

— Расскажу. Старший, недоумок, добровольно явился в гестапо — добровольно, подумать только! Безмозглый дурак — на Штадтхаузенбрюке, восемь, — отбарабанил Малыш, словно адрес навсегда запечатлелся в его памяти. — Его хотели о чем-то допросить — не помню толком, в чем там было дело. Что-то в связи с писанием лозунгов на стенах — он был на это мастер. Словом, в один прекрасный день он ушел, и больше мы его не видели. А второй — черт… — Малыш с презрением покачал головой. — Знаете, что он выкинул?

Мы все с удивлением заверили его, что не знаем. Малыш раздраженно махнул рукой.

— Поступил добровольцем в треклятый военно-морской флот. Погиб на подлодке.

— Что случилось с ним? — спросил я.

Малыш плюнул. Герои, очевидно, не пользовались у него уважением.

— Пошел на дно вместе с ней в начале сорокового. Нам пришла открытка от адмирала Деница. Красивая. Там говорилось: «Der Furer dankt Ihnen» [4]. С красивой черной каемкой и всем прочим. — Внезапно он издал отрывистый, похожий на лай смешок. — Иду на спор, вы не сможете догадаться, что с ней сталось.

Зная Малыша, мы могли бы, но не хотели портить его рассказ.

— Мать вытерла ею задницу. Пошла как-то в сортир, обнаружила, что там нет бумаги, и крикнула, чтобы я принес какую-то помягче. Ну, я не нашел ни газеты, ничего, поэтому взял адмиральскую открытку и сунул ей в дверную щель. Потом она честила адмирала всеми словами. Открытка оказалась жесткой и шершавой. Жесткой и чертовски шершавой.

Мы одобрительно захохотали, Малыш громче всех.

— И теперь у матери остался только ты? — спросил я, когда смех прекратился.