Я дрался с Панцерваффе. "Двойной оклад - тройная смерть!" - Артем Драбкин Страница 28

Вечерами при штабе устраивались танцы, но я туда не ходил. Почему? Я тебе расскажу. В первый день, как я прибыл в штаб армии, я нашел озеро, снял свою потрепанную гимнастерку, штаны, обмотки с ботинок, постирал-помыл, конечно, без мыла. Все это разложил, высушил. Потом все это одел и посчитал, что я кум королю. Пошел в штаб, а там, слышу, музыка играет. Какой-то солдат идет. Я спрашиваю: "Что там такое"? - "Да там танцы". Подошел, смотрю, офицеры танцуют, все такие шикарные. Одеты стильно, сапоги у них хромовые, блестят. Во ребята! Красавцы! Я смотрю, сидит симпатичная связистка. Одна. Я думаю: "Ну вот эта одна, я к ней и подсяду". Подсел к ней, говорю: "Вот у вас тут и танцы, так хорошо". Еще что-то сказал, потом предложил познакомиться. Она сидит, молчит, ничего не говорит. Ну, я тогда поближе подвинулся, приобнял ее, говорю: "Давайте познакомимся с вами". Она мягко взяла мою руку, положила мне на колено и говорит: "Слушай, у меня от больших звезд отбоя нет, а ты с маленьким лезешь". Все! Больше я туда не ходил. Один только раз сходил посмотреть американский фильм, и все. Надо сказать, что ненависти или черной зависти к этим холеным штабным офицерам я не испытывал. У меня было острое желание быть на их месте. Спать в тепле на чистом, а не во вшах, в грязном окопе, хорошо и регулярно питаться, красиво одеваться. И чтобы поменьше было смерти вокруг. Так что когда через месяц пришел приказ вернуться в полк на должность командира взвода, мне было горько и обидно. Как же я устал от всех этих боев, грязи, крови, смертей! Ну что это?! Что за жизнь?!

В полку я узнал, что в одном из боев погиб старшина Любимов.

В 1944 году обстановка под Варшавой была сложной. Нас перебросили в район города Лигионува. В одном из боев на высотке под Лигионувом я потерял наводчика орудия Митю Долинского и заряжающего Цая... Митька, как и я, был москвич. Мы с ним дружили. Так он любил стрелять из пушки! Парень ой-ей-ей! Он сидел в ровике. И откуда ни возьмись, реактивный снаряд, и прямо в ровик. Когда я туда заглянул, меня поразила эта кровавая масса и почему-то сверху нее медаль "За отвагу". Все, не стало Митьки Долинского. Так я его и засыпал в этом ровике.

В 2005 году в День Победы я оказался в Варшаве и благодаря помощи посла РФ смог побывать в г. Лигионув, где нашел могилу мной захороненных Долинского и Цая. Город я не узнал, трудно было определить, где эта высота на западе, севере или востоке. Помогли местные жители, пан Р. Бескульский и гимназисты из местной школы. Оказывается, все эти годы они заботились о могиле, и не только оградили захоронение четырьмя бетонными столбами, но и вырезали на выросшем дереве христианский крест.

Как-то вызывают меня в штаб полка и отправляют в распоряжение Войска польского командиром взвода формирующегося артиллерийского полка на самоходных установках СУ-76. Там я нашел троих красноармейцев, механиков-водителей, что пригнали несколько самоходок. Через некоторое время нас одели в конфедератки и шинели английского сукна. Помню, я пошел в поселок. Иду, и вдруг открывается окошко, высовывается полька и говорит: "Вот це не польское войско! Прошу, прошу, пан!" Я зашел. Она чего-то щебечет, усадила меня, а я чувствую себя неудобно - с сапог грязь течет, под шинелью у меня наша красноармейская гимнастерка. А тут она в окно увидела, еще идет один - поручик. Она опять: "Мощное польское войско, пан поручик". Тут заходит настоящий поляк. По-польски режет исключительно. Она его тоже усадила. Они ко мне вдвоем обращаются - я ни пру ни ну. Думаю, надо сматываться, и потихоньку вышел в коридор. Смотрю, у него такая конфедератка красивая, с орлом и лакированным козырьком. Я ему свою конфедератку оставил, его надел. Шинельку тоже поменял. Вышел и пошел. Прихожу, ребята ахнули: "Ох, пан поручик!" Поступил, конечно, скверно... Вообще, отношения у нас с ними были так себе. Мы их называли "пшешики", а они нас "лаптюхами".

Как-то раз я решил обкатать одну из самоходок. Поехали в городишко, который был наполовину занят немцами. Когда ехали по улице, впереди нас стал пересекать перекресток немецкий танк. С малого расстояния мы его подожгли. Мы остановились у какого-то дома. Гришка, механик-водитель, говорит: "Пойду в подвал слажу, сок поищу". - Местные консервировали соки, а для нас это было в диковинку. - "Ну пойди, поищи". - "Пойдем вместе. Ты меня прикроешь". Пошли. Вошли в дом. Я чувствую, что здесь кто-то есть. Спустились в подвал, соков там нет, но кто-то живой есть. Мы подумали, что немцы. Гриша кричит: "Хальт!" А из-за стенки выходит полька или немка, хрен ее знает, и двое маленьких детишек. Она садится за столик у полуподвального окна и с испугом смотрит на меня: "Капут, капут!" Я сел напротив. Сижу и говорю: "Сейчас кончится война, поеду домой в Москву, женюсь". Она то на меня смотрит, то в окно, а там дымит этот немецкий танк. Гришка ее спрашивает: чего, дескать, смотрите в окно? Это мы его сейчас долбанули. Она и говорит: "Только что на вашем месте сидел обер-лейтенант и говорил, что война кончается, что он приедет в Берлин, женится... А теперь вы из Москвы сели на его место и о том же... Интересно, жив он или погиб?" Гришка говорит: "Это можно посмотреть". Они с Гришкой сходили, посмотрели, там никого не было - экипаж сбежал. Они такие довольные пришли. Мы недолго посидели и поехали в расположение части. В расчете этой самоходки был наводчик Гуйман.

Только мы вернулись, звонят из штаба, говорят: "За Гуйманом отец приехал. Он, крупный врач, хочет забрать своего сына". А мы сидели с ним, из котелка кашу ели. Я ему говорю: "Слушай, за тобой отец приехал. Иди в штаб" - "Я не пойду, боюсь". - "Ну чего ты боишься? Я тебе дам сопровождающего". - "Я боюсь. Я не дойду". И не пошел. Наступила ночь. Среди ночи меня будит солдат: "Лейтенант, Гуймана убило". Он сидел рядом с самоходкой. Прилетел снаряд. Разорвался прямо у его ног и снес ему голову. Почему не пошел вечером? Может быть, дошел бы... Помню, когда нас перебрасывали на новое направление, посмотришь на ребят - у всех серые лица. Какие-то ненормальные. Еще такой случай. Когда из одного боя вышел, зашел в дом. По стенам зеркала висят. Я вошел, а в зеркале увидел незнакомого человека, схватился за "вальтер", он тоже... Только потом себя узнал в отражении, а уже приготовился стрелять. Представляешь, до какого состояния можно довести человека?!

- Как складывалось отношение с мирным населением?

- Мародерством и насилием занимались тыловики. От своих ребят я такого не видел. Те, кто был на переднем крае, население, как правило, не обижали, и население к нам неплохо относилось. А вдруг случится так, что тебя ранят и ты попадешь в окружение? Кто, кроме мирных жителей, тебя укроет? Вот это заставляло тех, кто был на переднем крае, не заниматься ни насилием, ни воровством. Конечно, мы шомполами искали спрятанные припасы, выкапывали и, естественно, поглощали. Без этого никак не обойтись. У меня был случай, когда я потерял двух человек, за что меня чуть не судили. Вызвали меня как-то к комбату. Я пришел. Комбат говорит: "Вот пришли из полка два разведчика, с рацией. Возьми их и иди на окраину вот этого городишки, установи связь с пехотным комбатом". Осень, дождичек моросит, мы лесочком пошли. Вышли мы к этому городку, прошли его, вышли на окраину, нашли там действительно батальон, который и батальном-то не назовешь - в нем не больше двадцати солдат было. Все передали, как положено, и пошли обратно. Эти два разведчика, ребята разбалованные, говорят: "Давай сейчас зайдем в дом, "бимбер" найдем, колбасу. Мы знаем, где они все это прячут. Выпьем и пойдем обратно". Я на это и поддался. Зашли в дом, они раз-раз, в печку залезли "бимбер" достали, с чердака колбасу и хлеб притащили, спустились в подвал, сели, едим. Они пьют, я нет. Уже темнеть стало, я говорю: "Ребята, хватит, вы уже лыко не вяжете". - "Пошли!" Выходим из дому, а навстречу немец: "Хальт!" - мы обратно. В окно смотрю, стоит кухня немецкая - уже немцы вошли! Батальон наш уже смотался. Немец орет: "Хальт! Хальт!" Но не стреляет. Мы в подвал, а сельский такой городишко, у этого дома сзади огород: картошка, еще посадки какие-то, а сзади забор. А у забора сарай. Через подвальное окно выбрался и по грядкам ползком, ползком. Ребята за мной. До сарая доползли, я на него только залез - по мне очередь. Я свалился на другую сторону. Во дворе началась стрельба, черт-те чего. Я подождал ребят нет. Ну, я и пошел. Стемнело, но луна светит вовсю. Иду по улице в тени забора. На другой стороне улицы стоят сгоревшие дома. Слышу шлеп-шлеп - кованые сапоги. Немцы! Или мне показалось, не знаю. Я к забору прижался, и вдруг открывается дверь в этом заборе, и кто-то рядом со мной выплескивает на улицу воду. Я рванулся в эту дверь. Там стоит парень, вылупил на меня глаза. Дверь закрыли, за ней - шлеп-шлеп-шлеп - прошли. Я вошел в комнату. За столом сидит пан и паненка - девочка, кушают суп. Я сел за стол, взял тарелку, ложку, налил себе из кастрюли супа и тоже стал есть. Они на меня смотрят. Я поел и думаю: "Что же мне теперь делать? Эти меня боятся - кричать не будут. Куда мне идти?" Я пана спрашиваю: "Где немцы?" "Кругом немцы". - "Как мне выбраться отсюда? Где можно мимо них пройти?" "Я не знаю. Кругом немцы. Пан офицер, вам не уйти. Если вас у нас поймают, то и нас расстреляют. Мы уходим". - "Нет, я вас не отпущу". Поляки между полом второго этажа и потолком первого делали такие схроны. Туда прятали запасы еды, вещи, женщин или беглых. Я вышел в коридор, посмотрел и понял, что такое укрытие у них есть. Залез по лестнице, выломал доски действительно спрятаться можно. Я взял эту девушку, говорю: "Лезь!" Она не лезет. Я ей пистолетом по голове - лезь! Она залезла. А пану говорю: "Я ее взял в заложницы. Если ты меня выдашь, я ее тоже прикончу. Жду тебя вечером. Приходи и принеси мне гражданское". Девочка заплакала, пан тоже, но делать нечего. Я следом за ней залез, пан забил гвоздями это убежище и ушел с сыном. Мы с ней лежим. Немцы где-то бродят, слышны обрывки речи. Походили и ушли, все тихо. Мы с этой паненкой даже разговаривать стали - делать-то нечего. Я ее заставил запомнить мой адрес, чтобы в случае, если меня убьют, она сообщила родным. Ночью пришел пан, принес гражданскую шляпу, плащ. Я спустился, надел этот плащ, под плащ автомат, вместо фуражки шляпу надел, и мы с ним пошли. Идем мимо немцев. Они: "Хальт!", он что-то им по-немецки отвечает. Ничего, прошли. Он меня довел до болота, указал направление, и я пошел. Вижу, что осветительные ракеты за спиной остались, а я все иду, вышел в какой-то лесок, слышу: "Эх, в бога мать!" - ну, значит, свои. В полк пришел - меня сразу СМЕРШ: "Где ребят потерял?" - "Они нажрались пьяные, что, я их тащить должен?! Что вы даете таких людей?!" - "Ладно-ладно, проверим". Когда город мы взяли, мы с ним поехали на "виллисе", нашли этот дом, забор, сарай, с которого я прыгал, и пана этого к тому же нашли. Он этого пана при мне назначил начальником полиции этого городишки, а мы пошли дальше.