Черный штрафбат - Андрей Орлов Страница 26

* * *

Рассвет набухал за спинами штрафников. Небо на востоке заалело, ночная муть отползала на запад. Тела погибших унесли, но над захваченной высотой все еще стелился сладкий, липкий запах, оседающий в гортани. Бойцы дышали через рукава, выражали недовольство. Зорин в десятый раз обходил своих солдат, отдавал последние указания. Игумнов вживался в образ многостаночника — проделал в бруствере несколько амбразур, у одной установил «Дегтярева», у другой немецкий MG-13 с барабанным магазином, разложил диски, как на полке в универмаге, примеривался, чтобы было все удобно. Отданный ему в «услужение» Гурвич ничем общественно-полезным не занимался, что-то писал огрызком карандаша в потрепанном маленьком блокноте. На вопрос, кому он пишет донесение, огрызнулся, что Богу — стихи, мол, сочиняет. Лирические. Очень отвлекает от мысли о неизбежной смерти. Костюк, Ралдыгин и Липатов «благоустраивались» в окопе, раскладывали гранаты, коробчатые магазины от СВТ. Ванька Чеботаев и Рыщенко обсуждали тему, что если уж они не погибли в той страшной атаке, то теперь и вовсе бояться нечего — сидят в укрытии, тепло, уютно, вот только пожрать бы еще кто-нибудь подвез…

Мусульманин Халимов общался с Аллахом. Расстелил на дне окопа плетеный круглый коврик, которых полно в любом крестьянском хозяйстве, вершил намаз. На вопрос скучающего Фикуса, что за хренью он тут занимается, может, помочь чем, так посмотрел на уголовника, что тот проглотил язык и оставил сослуживца в покое.

— Понятно, в натуре, — махнул он рукой. — У нас на киче тоже пара чудиков была — из Чуркестана. Вроде как все та же блатота, а чуть назначенный час — падают на колени да давай лбы расшибать… Слушай, старшой, а ты во что-нибудь веришь?

Зорин как человек мыслящий давно перестал верить даже в торжество марксистско-ленинских идеалов. В принципе, неплохую религию придумали индусы — он что-то читал про это. Вроде отдаешь концы, но не совсем. Рождаешься вновь и вновь, что, в сущности, очень мило и удобно. Даже если родишься в одной из жизней курицей, то расстраиваться не стоит — отправят в суп, и ты родишься кем-нибудь еще, и рано или поздно — опять человеком. Хорошая религия. В христианстве вроде не так — у этих души в полной гармонии живут на небе. Зорин всегда недоумевал, как можно жить в гармонии, если не можешь ничего потрогать и тебя не могут потрогать. Ни поесть, ни поспать, ни книжку приключенческую почитать, или с девушкой, скажем, очень даже непонятно, как себя вести…

— В удачу верю, Фикус, в удачу, — проворчал он. — И тебе настоятельно рекомендую. Как это в вашем блатном мире называется — фарт, пруха?

Уголовник заржал и начал высвистывать что-то общеизвестное из «одесской коллекции» — со словами «ГУБЧК» и «наган».

Кустарь прозябал в тоскливом одиночестве. Потирал синяк под глазом, оставленный солдатом вермахта, и вновь мрачнел. Он словно бы выпадал из реальности, смотрел в пространство отсутствующим взором, шевелил губами, словно письмо сочинял на тот свет.

— Нормально, мужик? — похлопал Зорин его по плечу. Тот поднял безжизненные глаза, пожал плечами.

— Ты уж оживай быстрее, приятель. Скоро снова поработать придется. Я видел, как ты работал — претензий никаких, молодец.

Кустарь робко улыбнулся — и словно скинул лет десять…

Марусин тоже не обзавелся компанией — не брали, наверное. Сидел у входа в немецкий блиндаж, жевал трофейную галету. Нормально вел себя Марусин в последнем бою. Героизмом окружающих не потрясал, но бежал наравне с коллективом, не отставал, а в рукопашной схватке даже под ноги какому-то фрицу бросился, отчего тот упал, а Халилов штыком завершил комбинацию (ему не привыкать баранов резать).

— О вечном размышляете, Марусин? — нейтрально улыбнулся Зорин.

Бывший староста вздрогнул, скосил глаза.

— В каком это смысле?

— В метафорическом, библейском, — объяснил Зорин. — Что у нас на свете вечное?

— Не знаю, — штрафник судорожно сглотнул, — Советский Союз, наверное, вечный.

— Это да, — кивнул Зорин, — а еще глупость человеческая. Сделал большую глупость — и теперь всю жизнь расплачиваться. Ладно, не печалься, Бог даст — выживем.

Он поощрительно улыбнулся солдату, развернулся, чтобы уйти.

— У меня жену арестовали в 37-м, — глухо вымолвил Марусин. Зорин резко повернулся. Предатель смотрел ему в глаза — подавленно, тоскливо. — Не всегда я, сержант, предателем и председателем был… — Он тяжело вздохнул, продолжил свое жизнеописание: — В Брянске трудился в районном исполкоме, должность имел не маленькую в райотделе народного образования. Жена была вторым секретарем в райкоме партии. Арестовали ночью, приехали на «вороне», объяснений дать не удосужились, кроме того, что «вы подозреваетесь в антипартийной деятельности». Три минуты на сборы. Ждал два дня, что и за мной придут — не пришли. Набрался храбрости, сам явился в НКВД. Объяснили — ваша жена участвовала в заговоре против товарища Сталина в целом и первого секретаря областного комитета партии в частности. Она уже призналась на допросе, сдала свою подпольную ячейку, раскаялась и теперь ждет приговора. А вам, товарищ такой-то, волноваться незачем, вы же не знали, что ваша жена враг народа, верно? Она, мол, просто прикрывалась вами — человеком доверчивым, но беззаветно преданным Советской власти? Спите спокойно, живите, работайте, но не забывайте, что враги повсюду. Этот следователь мне просто в глаза глумился… А еще через день вызывают в органы — я уже и вещички собрал, с волей простился. А мне суют бумажку, дескать, ознакомьтесь. А там черным по белому: в соответствии с приговором таким-то по делу такому-то ваша жена расстреляна. Можете забрать ее личные вещи и расписаться вот здесь… И мне безразлично уже стало, что со мной будет, сержант. А ничего и не было — органы не проявляли к моей фигуре никакого интереса. Прямо-таки демонстративно не проявляли. С работы, правда, уволили по надуманному предлогу, но в личном деле никаких пятен. Словно не было никогда моей Светланочки… — Слезы навернулись на глаза предателя. — Уехал я в глухой райцентр, в сороковом женился на местной женщине, избрали депутатом сельсовета, потом и председателем… И представь, сержант, какое у меня сложилось отношение к «нашей родной» Советской власти и лично товарищу Сталину. Легко вам всех мазать одной краской…

«Двумя», — подумал Зорин.

— Понимал я всё — что немцы сволочи, что предаю народ, который и так натерпелся… Не мог иначе. Очень уж хотелось отомстить этим сукам. Да и не герой я, сержант, бывало, и мандраж перед фрицами охватывал. Не говори ничего, ладно? — Марусин сделал предостерегающий жест. — Наслушался я за свою жизнь — и пропаганды, и агитации. Шелуха это всё. И немцы погрязли в преступлениях, и наши погрязли. Не волнуйся, не будет у тебя со мной проблем. Последний бой для меня назревает — чувствую это. Да и слава богу, надоела смертельно вся эта канитель… Не говори ничего, иди. Ты хороший парень, Зорин. И не глупый, в отличие от многих. Рано или поздно сам сделаешь выводы…

* * *

Даже у отступающих немцев разведка работала безупречно. Знали, что подкрепление к штрафникам прибудет не скоро. Поэтому работали без суеты, планомерно, всячески демонстрируя свой пресловутый «немецкий порядок». Уже прилично рассвело, но низину у подножия обратной стороны высоты № 213 окутывали белесые хлопья тумана. И что там творилось в этих завихрениях? Ведь в тумане всегда происходит недоброе — нечистая сила там промышляет, всякие нелюди…