Солдат великой войны - Марк Хелприн Страница 25

Усыпанная гравием дорожка делила сад пополам: с одной стороны – огород и яблоневый сад, с другой – цветы и виноградник. Дорожку окаймляла живая изгородь, такая высокая, что Алессандро и в двадцать лет лишь с трудом мог через нее перепрыгнуть. Расположенные по одну сторону дорожки квадраты разделялись зелеными лужайками, а ряды сосен и финиковых пальм, посаженные по периметру, создавали впечатление, что сад разбит на вырубке. Пальмы, хотя и достаточно высокие (они росли на вершине холма Джаниколо неподалеку от Виллы Аврелия и попадали в поле зрения тех, кто гулял по территории Виллы Боргезе), урожая не приносили. Плоды никогда не вызревали и по осени их не трогали даже птицы, которых тут хватало.

Хотя часть скромного богатства семьи Джулиани досталась отцу Алессандро по наследству, остальное ему приходилось зарабатывать тяжким трудом. Те, кто получил большие деньги или располагал необходимым капиталом с рождения, посматривали на трудолюбивого адвоката свысока. Те же, кто разбогател только благодаря собственным усилиям, тоже его не жаловали, потому что он все-таки получил наследство. Ну и те, кто не разбогател и ничего не унаследовал, разумеется, терпеть его не могли. Но семья Джулиани плевать на это хотела, а Алессандро в свои двадцать лет ничего об этом не знал. Им принадлежал дом, и им принадлежал сад.

Сад тянулся по направлению к Остии и к морю. Последнее, естественно, увидеть из фасадных окон было невозможно – слишком далеко, зато с вершины холма открывался прекрасный вид на Рим. Панорама города и Тибра так глубоко впечаталась в память Алессандро, что усилием воли он мог в любую минуту увидеть ее мысленным взором. И, оказавшись в лабиринте улиц под холмом, он всегда мог сказать, где он, как пройти в нужное ему место, словно смотрел на город с одного из тех облаков, которые часто замирали в небе над Римом, словно не желая продолжать путь.

Из окон открывался вид не только на Рим, но и на далекие Апеннины. Летом их вершины и гребни сверкали белым. На закате луч, отраженный от Гран-Сассо, добирался до застекленной картины в раме, висевшей на восточной стене комнаты Алессандро. На картине был изображен Маттерхорн, но отсвет Гран-Сассо как бы подсказывал, что жизнь куда лучше и ярче самого прекрасного изображения.

* * *

Как-то апрельским утром, перед тем как спуститься к завтраку, Алессандро стоял у окна в коридоре, застегивая пуговицы рубашки. Он ненадолго вернулся, оторвавшись от учебы на севере, и наслаждался пребыванием дома. Утреннее солнце так ярко освещало западную сторону сада, что Алессандро мог разглядеть каждую мелочь. И в середине когда-то сплошной каменной стены он вдруг обнаружил железную калитку, сквозь которую виднелись окна дома по другую сторону стены.

Кто-то пробил брешь в стене и теперь мог видеть частный парк Джулиани и даже заглядывать в окна дома. Даже наблюдать, как Алессандро застегивает пуговицы рубашки.

Он сбежал по лестнице вниз, где отец, уткнувшись в газету, механически поглощал завтрак. Адвокат Джулиани практически и не заметил прихода сына. В углу в белом фартуке стояла Лучана, младшая сестра Алессандро. Она собиралась уходить и уже взялась за завязки фартука, но волнение, написанное на лице брата, заставило ее опустить руки.

– Что это там в садовой стене? – спросил Алессандро с таким видом, будто надеялся услышать от отца, что никакой калитки нет и в помине, и, посмотрев еще раз, Алессандро, обнаружит прежнюю глухую стену.

– Ты о чем? – переспросил отец, оторвавшись от статьи о непрекращающейся политической нестабильности в Марокко.

– О проломе в стене, который закрыт калиткой.

– А что такое?

– Откуда она взялась?

– Не знаю, – ответил отец, которому не терпелось вернуться к статье. Газеты всегда его завораживали.

– Как это понимать, что ты не знаешь? – не отставал Алессандро.

– Раз это калитка, следовательно, она для того, чтобы другие люди могли входить в сад. – Адвокат Джулиани закончил чтение и откусил кусочек гренка.

– Другие люди? Какие еще другие люди? Кто именно?

– Люди, которые живут по ту сторону калитки. Их фамилия Беллати.

– Зачем им заходить в наш сад? – спросил Алессандро.

– Это не наш сад. Это их сад.

Алессандро с изумлением вытаращился на отца.

– Я продал им сад, но у нас аренда на двадцать лет. Пока все остается как прежде, только они могут пользоваться садом, как и мы. Мы пополам оплачиваем садовников, урожай тоже делим пополам, они дают нам знать, когда у них гости, мы извещаем их о наших гостях и так далее и тому подобное. Это очень выгодное соглашение.

– А что мы будем делать через двадцать лет?

– Вот тогда и будем думать.

– Они могут построить здесь дом. Или даже универмаг! Сотни людей будут толпиться под нашими окнами! – вскричал юноша.

– Алессандро, – возразил адвокат Джулиани. – Использование земли регулируется законом, и в наш договор я внес условие: даже если закон изменится, сад должен оставаться садом еще пятьдесят лет. Это будет тысяча девятьсот шестидесятый год, Алессандро. К тому времени уже будут построены гигантские, плавающие в океане города, Европа объединится в одно государство, а тебе будет семьдесят лет. Чего сейчас-то волноваться?

– Но зачем ты это сделал? – В голосе Алессандро слышалось такое отчаяние, смешанное с изумлением, что отец сложил газету и отодвинул в сторону чай и недоеденный гренок.

– Все просто, – к такому тону адвокат Джулиани прибегал, когда собирался сообщить что-нибудь удивительное. – Ты знаешь виа Людовичи?

– Нет.

– Никто не знает. Это маленькая улица рядом с Виллой Медичи.

– И что в ней особенного?

– Речь о маленьком треугольнике земли между Виллой Медичи, Боргезе и самой виа Людовичи, которая служит основанием этому треугольнику. В треугольнике поля, тропинки, несколько зданий. А теперь я скажу тебе, о чем я думаю. А думаю я вот о чем.

Энтузиазм отца захватил Алессандро точно так же, как захватывал судей, перед которыми он выступал, зарабатывая на жизнь.

– Рим – город руин. Очень тихий, как и положено древнему городу. Проблемы с экономикой, с транспортом, со всем остальным. Английские туристы приезжают сюда, чтобы посмотреть развалины, и им хочется, чтобы Рим оставался деревней.

– И что?

– Так будет не всегда. Дни, когда стада овец гоняют по площади Навона, сочтены, скоро все изменится, и Рим станет напоминать Париж, Лондон, Берлин. Город разрастется. Собственно, он уже разрастается. – Старший Джулиани нацелил палец на сына, как бы говоря, что сейчас последует самый важный тезис. – Вопрос в том, как он будет разрастаться.

– А ты знаешь?

– Я исходил из обоснованной догадки. Я побывал во всех главных городах Европы и заметил кое-что общее, кое-что очевидное. Модные районы, где живут богачи, расположены около парков. Пасси, Буа де Булонь, Гайд-Парк и Мейфлауэр, Бельведер в Вене. Земля там всегда самая дорогая. И такой она будет со временем около Виллы Боргезе, причем оптимальный вариант – юг, склон, который обращен к центру. Предугадав такое развитие событий, я купил один и семь десятых гектара земли в вышеупомянутом треугольнике, этого достаточно, чтобы построить десятки зданий. И после того, как я умру, твоя мать – возможно, но уж ты и Лучана – наверняка, и все ваши дети, будете получать с этого доход. Вам этих денег хватит.