Сто первый - Вячеслав Немышев Страница 20

Утро началось, как обычно, с обхода.

Ивану пригрозили, что если он будет нарушать постельный режим, то… а чего будет, Иван и не понял — по-научному было. Дальше Витюше досталось: доктор пообещал — еще раз кто будет замечен с курением в палате, сразу на выписку к ядреней фене, в свою часть долечиваться.

Рыжая прячется теперь за доктора.

Витюша губу закусил, теребит бантик бинтовой на запястье.

— Стуканула, — сквозь зубы Витюша.

«Позвонишь теперь, как же, — в свою очередь подумал Иван. — Чего-то да будет».

После обхода прапорщик-авианаводчик ушел на волю, попрощавшись со всеми.

— Тащитесь, пацаны.

Треснутым стеклом дзынькнули за ним расхристанные палатные двери.

В обед к ним подселили новенького.

Только тарелки убрали, укладывались на тихий час. Двери не дзынькнули, но шарахнулись с отчаянным стоном. Вкатилось в палату «тело». На двух ногах, с головой и руками. Иван из дальнего угла глядит. Покоцаное «тело». Рожа вся в зеленках, пластырях и черных точках: такие отметины остаются на лице от близких пороховых разрывов.

Не верит Иван своим глазам — знакомое «тело»!

— А че, я думал там, тоска… а тут? Я первый раз в таком кайфе. Телок, мама не горюй!

Ксендзов! Маленький солдатик Ксендзов…

Вот так дела.

Ивана не узнать издалека сразу. Он не спешит — голоса не подает, но уже предвкушает, как удивится и разорется сейчас же болтливый сапер.

Теперь не соскучиться им. Точно.

Ксендзов так ни на секунду и не замолк: обошел всех по койкам, с каждым потискался рука в руку; сообщил Витюше, что от ворот госпиталя в двух шагах видел он магазин: «А чего, на сухую сидеть, мама не горюй?» Спросил, кто читает тут реп. Ну и что такого, что нигеры придумали? Он вот знал одного африканца, так тот ничего себе, даже по-русски умел немного, правда. Треплется Ксендзов, а сам поворачивается к Ивану и тянет пятерню лодочкой.

— Опа-на! Не понял…

Иван его цап за грудки, отворот пижамки, и к себе.

— Нарвался на …здюля, душара?

— Мне на де…

Отпустил Иван пижамку. Ксендзов по-инерции назад на соседнюю кровать так и сел, да прямо на Витюшин набитый макаронами живот.

— О, еп! — квакнул Витюша.

— Бу-уча!! — не заорал, завопил маленький сапер. Медсестра в плату вбежала. Стоит ресницами хлопает — плохо кому? А Ксендзов по Ивану ползает, стакан уронил с тумбочки. Иван и не рад уже.

— Ну, дура! Задавишь. Кабан, отъелся…

Разговоров было до вечера.

Ксендзов даже на Витюшу наехал — давай двигайся, брат! Я с корешем фронтовым должен быть теперь рядом: оберегать, компоты ему носить и все такое. Набычился Витюша — ему тоже весной на дембель. Не уступил места. Ксендзов не обиделся, горланит через две койки — спать народу мешает.

Народ ничего, терпит — понятливый.

Узнал Иван, что Перевезенцеву лейтенанту присвоили «старшего», а когда под Шатоем у «Волчьих ворот» добили «духов», загноилась у того старая рана на шее. Его и отправили на лечение в Моздок, а куда потом Ксендзов не знает. О себе Ксендзов мямлить стал. Не помню точно, говорит, стрелял, потом гранату бросил и все… отключился.

— А Савва где, калмык… ну тот? — спрашивает Ксендзов.

— Воюет калмык, где ж ему быть.

Про Савву Иван с тех пор ничего не знал. А как узнать? Команда у Саввы секретная, должность суетная — сегодня здесь, завтра там. Но почему-то уверен был Иван, что жив Савва. Он же калмык хладнокровный. Таких война стороной обходит, таких даже просроченной тушенкой не возьмешь. Степняк дикий, одно слово.

На следующий день от разговоров и воспоминаний разболелась у Ивана голова.

Ксендзов же, как проснулся, так и пошел куролесить по госпиталю. К вечеру он уже тискал визжащих сестричек, получил от одной по уху. Всезнающий Витюша, науськивал Ксендзова, что для начала нужно оприходовать Лариску-«плюс-минус». Она всем дает. Такая уж безотказная у нее натура.

— Пары выпустишь, братан, а потом про любовь.

Но Лариса не обманула Ивана.

Когда она вошла в палату, Витюша подмигнул Ксендзову. Иван отвернулся. Лора, уколов кого следовало, накидав таблеток, подошла к Ивану. Присела и тихо ему:

— К перевязочной в двенадцать с копейками. Приходи. Ключики у меня-а, — и громко чтоб все слышали: — Поворачивайся. Каждого нужно просить… Как вы мне все надоели!

Когда медсестра ушла, Ксендзов прямо через Витюшу перескочил к Ивану.

— Кабан, — ржет Витюша. — Ксендз, давай в дурака на погоны.

Ксендзов слюняво лыбится, глаза блестят, а губешки жирные. Ивану шепчет, дышит противно котлетой в лицо:

— Буч, а ты рыжую того или не того? Ну, я скажу-у!.. Она тетуха! Да и все такое у нее. А как… сразу дает?

Разозлился Иван.

— Отвали, душара. Не доставай меня, а то я тебя самого и так и эдак. Усек?

Промолчал маленький солдатик Ксендзов, даже про дембель свой долгожданный не заикнулся: если полезло из Ивана волчье, все — сторонись.

…Иван наткнулся на Ларису в дверях перевязочной.

— Ты погоди. Сейчас я… Там солдатику плохо. Еще реанимацию вызывать!.. — и побежала.

Коридоры в госпитале живут своей жизнью. Храпы, стоны… Народу вдоль стен: в колонну по-коечно, один за другим. Не хватает мест. Кто ж думал, что такая бойня приключится за хребтом. Пахнет лекарствами и телами гниющими. Тлеет жизнь под бинтами. Гноятся раны. Отгниют — новая плоть зародится. Помоют солдата, побреют: живи, паря!

Иван, чтоб не томиться в душном коридоре, устроился в туалете на подоконнике.

Форточку раскрыл и дымит.

Свежим тянет снаружи: ветерок с улицы принес первые запахи весны. «Скоро листья появятся, — вспомнил Иван про доктора-очкарика; с табачным дымом наглотался весеннего духа. — А там и домой. Что дома? Да устроюсь, как-нибудь…»

Прождал он минут тридцать. Стало его клонить в сон. В последний момент прибежала Лора. Запыхалась. Руки кровью перепачканы, на халатике пятна. Схватила Ивана под локоть и потащила в перевязочную. Толкнула его на кушетку.

— Сядь. Я ж сказала, щас! Подождать не можешь… Там солдатик вены себе вскрыл.

— Чего это? — удивился Иван.

— Откуда я знаю. Вас же мужиков тащит за каким-то чертом на войну. Не живется вам в семьях. Завтра его в неврологию… Еще не хватало мне суицидников, — растрепались рыжие кудряшки. Лора не замечает. — Ну, повезло тебе, выжил, так терпи уж. Мы, бабы, вон, терпим вас… — она хотела вставить нужное, к месту, словцо, да не стала, — терпим, а куда деваться. Чего ж, вы?..