Лесная крепость - Валерий Поволяев Страница 19

– Так чего тебе надо?

Федько выпятил нижнюю губу ещё больше, весь вид его выразил недоумение, он часто похлопал глазами, будто подцепил ресницами соринку, и отрицательно мотнул головой:

– Ничего… Ничего не надо!

Такие пустые ответы, как и пустые разговоры, беседы вообще, очень раздражали начальницу полиции, она уже открыла рот, чтобы врезать Федько как следует, по первое число, словом, но Федько уже не было, и Шичко ограничилась тем, что раздражённо дёрнула головой и, словно бы устав от стояния, опустилась в кресло, поёрзала в нём, устраиваясь поудобнее.

Конечно, дятел этот приходил с одной целью – отговорить её от казни. Тоже, заступник нашёлся. Шичко с негодующим шумом втянула в себя воздух, ноздри у неё сделались широкими, будто у африканской женщины, которую начальница полиции живьём не видела, на книжных картинках полюбовалась вдоволь, и этот туда же! Мало ей одного коменданта, теперь в радетели затесался старший полицай… Фу!

Эльза вернулась через двадцать минут, доложила бесстрастно:

– Заключённая к казни приготовлена.

– Морда у неё очень страшная?

– Вполне подходящая.

– Народ на площади не испугается?

– Не должен.

– Молодец! – похвалила Шичко свою помощницу. – Только Пантелеева не заключённая, а, как заявил мне комендант, арестованная.

– Что в лоб, что по лбу, Ассия Робертовна.

– Ладно, иди, знаток современного словоблудия! – Шичко приблизилась к зеркалу, оглядела себя – хорошо ли она смотрится?

Смотрелась она неплохо, только коменданту почему-то никак не понравится, совсем не обращает на неё внимания господин гауптман. Шичко недовольно подёргала ртом – комендант не только на неё, он вообще ни на кого не обращает внимания, ни на одну женщину в Росстани. Это наводит на определённые мысли. А понравиться гауптману начальнице полиции очень хотелось, тогда многие вопросы можно было бы решать в одно касание, без споров и разногласий.

Она достала из стола губную помаду, подкрасила себе губы, крепко сжала, словно бы хотела проверить, склеятся они или нет. Посмотрела на часы. Времени было ещё мало, а с другой стороны, чего тянуть-то? Пора. Раньше начнёшь – раньше закончишь. Или как там говорили бывалые уголовники из воркутинских лагерей: раньше сядешь – раньше выйдешь. Да, это так. Она натянула на себя шинель, плотно подпоясалась широким чёрным ремнём с висевшей на нём кобурой пистолета… Снова подошла к зеркалу, вытянулась. Сама себе понравилась – стройная, гибкая, как горянка, в хорошо подогнанной форме, в кепи с длинным козырьком, которое обычно мало кому идёт, а ей идёт. Казалось бы, фуражка эта германская должна была сделать её мужиковатой, грубой, а она, наоборот, сделала её лицо женственным, тонким, подчеркнула то, что ни платок, ни берет, ни шаль с кистями не подчёркивают… Шичко поправила на кепи оловянную «птичку» – орла, зажавшего в когтистых лапах лавровый венок с впаянной в него свастикой, стряхнула с форменного воротника невидимую пылинку и вышла в коридор.

Там уже в готовности толпился, погромыхивая сапогами по полу, наряд – собрались полицаи, которые должны будут вести к виселице несчастных узников, по два человека на каждого приговорённого. Шичко оглядела полицаев – по глазам ведь можно легко угадать, что в душе держит человек и как поведёт себя в ближайшие минуты. У всех полицаев физиономии были бодрые, красные, словно наждаком натёртые, ко всему готовые, а у одного лик – тусклый, взгляд безжизненный, и старался человек этот всё больше в землю смотреть, но никак не на начальницу…

Шичко это дело засекла, остановилась перед полицаем и, закинув руки назад, сцепила пальцы в один кулак, качнулась начальственно на ногах, словно лектор, пришедший в захудалый сельский клуб, с пятки на носок и обратно.

– Ну и чего ты, Легачёв, так поганенько выглядишь? Жалость, что ли, заела? А?

Тот не стал ничего отрицать, опустил глаза ещё ниже.

– Жалость, ваше благородие… – Начальницу он называл, как офицершу времён Гражданской войны, «благородием».

– Дурак ты, Легачёв. Я, конечно, могу заменить тебя другим человеком, но тогда ты как был бабой, так бабой и останешься. – Шичко вновь презрительно качнулась на каблуках своих роскошных сапожков.

Полицаи, стоявшие рядом с Легачёвым, захохотали. Шичко не обратила на смех никакого внимания, словно бы и не слышала его.

– Но я тебя менять не буду, останешься в конвое, который поведёт арестованных, понял?

Легачёв переступил с ноги ни ногу и согласно кивнул, кивок был робким, неуверенным. Шичко осталась недовольна его поведением и, бросив через плечо: «Пришлите ко мне Федько», – вернулась в кабинет.

Федько, успевший познать нрав начальницы – ожидать та не любила, приказы повторять тоже, – нарисовался незамедлительно и вошёл в кабинет буквально следом за нею. Начальница полицейской управы с недовольным видом стянула с одной руки перчатку.

– Ты вот что, Федько, – проговорила она нервно, – присмотри-ка за Легачёвым, чего-то он мне не нравится. Ежели что будет не так, живо ему голову под микитки и – в управу. Там разберёмся.

– А ежели он пойдёт на какую-нибудь крайность?

– Такого быть не должно, но, если он всё-таки пойдёт, сорвётся с катушек, можешь застрелить его. Понял, Федько?

Федько заморгал недоумённо, потом сомкнул вместе два пальца, приставил их к виску и чикнул губами:

– Так?

– Не прикидывайся дураком, Федько! Я-то тебя хорошо знаю… Но имей в виду – сделать это желательно без свидетелей. Отволоки его куда-нибудь за сараи… Понял?

– Ежели, конечно, удастся, Ассия Робертовна.

– Никакие «ежели» не принимаются, Федько. Всё! – Шичко шагнула к двери, открыла её, выпуская старшего полицая.

Через десять минут из подвала вывели арестованных. Первой – Октябрину Пантелееву с белым напудренным лицом, сквозь пудру проступали чёрные кровоподтёки, всё-таки Эльзе не удалось до конца заштукатурить их, следом сестёр Вету и Вику Проценко, ослабших, тонких, как хворостинки, в изодранной одежде, едва державшихся на ногах. Последним вытащили на свет паренька с синяком, залившим половину лица, на вид испуганного, но шедшего без посторонней помощи. С левой стороны паренька конвоировал Легачёв, державший наперевес тяжёлую винтовку, с другого боку шёл невзрачный, с прикушенными губами полицай, очень похожий на налима, вылезшего из-под донного камня, бывший лагерник, фамилию которого Шичко несколько раз пыталась запомнить, но так и не запомнила. Знала только, что некормленый плоский человечек этот был здорово обижен советской властью, несколько лет провёл за решёткой и из тюрьмы его освободили немцы.

Начальница полиции шла рядом с конвоем, отступя от него метра три в сторону, поглядывала на полицаев, державших винтовки наперевес, на обречённых людей, на лице её играла яркая победная улыбка, а в глазах прочно застыло мстительное выражение.