"Волкодавы" Берии в Чечне. Против Абвера и абреков - Юлия Нестеренко Страница 19

— Нас пока еще держат порознь и взаперти, даже еду носят с «доставкой на дом». «На прогулку» — на окруженный высокой стеной внутренний двор — моих камерадов выводят по очереди и только с конвоиром. Общение между нами невозможно, вижу друзей только издали. Но радуюсь, что все они живы, а раненые быстро выздоравливают.

И еще одно скрашивает мою серую жизнь: еду мне носит очень симпатичная девочка Наташа. Она маленькая и юркая как воробей, из-под красноармейской пилотки торчат в стороны две русые косички, у нее курносый нос на круглом лице и неизменная задорная улыбка на пухлых губах.

Но мы с ней не сразу так подружились. Видели бы вы, как она в первый раз вошла в мою комнату, где я лежал после ранения. Наташа молча поставила на табуретку перед моей кроватью красноармейский котелок с супом, ломоть черного хлеба и жестяную кружку с чаем, затем отошла подальше и стала в углу, насупившись и скрестив руки на груди. Я медленно зачерпывал ложкой густой жирный суп, а девчонка смотрела на меня с какой-то напряженностью и неприязнью, но в то же время с острым любопытством, которое тщательно старалась скрыть под маской безразличия. Ей-богу, так смотрят на диких зверей в клетке!

Внезапно я понял причину такого поведения, и мне стало так смешно, что я не удержался и тихонько рассмеялся.

— Еще и смеется, — пробормотала девчонка себе под нос и еще сильнее нахмурила свои бровки-ниточки. — Чего смешного-то увидел?!

— Да я просто подумал, что ты в первый раз видишь живого пленного немца, ведь я прав?

— А ты откуда догадался? — Наташа даже немного растерялась.

— Ну, ты так смотришь на меня, словно удивляешься, что у меня нет ни рогов, ни хвоста, как у черта. А когда я заговорил по-русски, у тебя глаза такие огромные и удивленные стали, как… как будто с тобой вдруг волк из клетки в зоопарке заговорил человеческим голосом.

Девчонка невольно прыснула со смеху, ледяная корка взаимной напряженности дала первую трещину.

— А ты хорошо говоришь по-русски, — отсмеявшись, сказала она. — Где так научился?

Я рассказал, что провел детство в Грозном, надеясь, что медсестричка тоже оттуда и мне легче будет завести с ней разговор. Но Наташа оказалась из эвакуированных, из-под Минска. Она вместе с матерью и старшей сестрой ехали в поезде подальше от фронта, на Кавказ. Эшелон разбомбили, осиротевшую девочку хотели отправить в детдом, но она соврала, что ей уже 16 лет. Тогда ее послали работать в госпиталь.

Наташа должна была не только приносить мне еду, но и делать перевязки. Рана располагалась довольно высоко на внутренней части бедра, почти в паховой области. В первый раз юная медсестра сама очень сильно стеснялась и, возможно, именно от этого была намеренно грубовата со мной, а я изо всех сил старался держаться перед ней и не показывать свою слабость. Она отдирала от раны присохшие бинты, а я, крепко вцепившись в железную спинку кровати, весь сжимался от боли, но старался, чтобы даже тени страдания не было на лице, я изо всех сил старался держаться достойно! Правда, когда Наташа особенно резко рванула сильно присохший бинт, я не выдержал и вскрикнул, и… «Ну потерпи, миленький», — прошептала она, как, видимо, привыкла говорить своим, русским раненым солдатам, и нежно погладила меня по руке. Мы оба опешили от этой неожиданной ласки, ее глаза на секунду встретились с моими. Потом, поняв, что именно и как она сказала врагу, Наташа вновь надела свою маску суровой тюремщицы и пробормотала сквозь зубы: «Ничего, фашист, потерпишь как-нибудь!» Я покорно отвернулся к стенке и, закусив губу, приготовился терпеть. Но как ни странно, ее руки стали мягче, и перевязка закончилась без лишних мучений.