Экипаж "черного тюльпана" - Олег Буркин Страница 19

Прошуршали колеса, и под рампой выросло облако желтоватой пыли. Наконец-то!

— Эй, братан, где командир? — кричит мне худенький хлопчик в комбинезоне песочного цвета и панаме, закрывающей всю верхнюю часть лица.

— А я не похож на него?

— Тогда принимай авианаводчика. Дали боевое охранение — афганское, бляха. После первых же выстрелов эти ссыкуны разбежались. Остался, бляха, в горах один, с отказавшей рацией. Десять дней без воды, под пулями снайперов…

Мы с трудом достали парня из газика, потащили в самолет. Его лицо напоминало сплошную незаживающую язву; вместо глаз — две красные дырки, рот не закрывался, из крупных потрескавшихся губ сочилась кровь…

Я включаю радиостанцию, запрашиваю разрешение на запуск.

— Вам ждать. — Слышу из наушников. — Приедет еще один пассажир…

— У меня на борту раненый, какого черта?

— Указание старшего… Приедет, с ним разберетесь.

Мои ребята по очереди сидят рядом с наводчиком, вытирают ему губы влажным платком, дают воду из термоса. Есть ему пока нельзя, а бульона у нас нет. Парня зовут Василий, говорить он не может, но рукой накарябал на клочке бумаги: «Приглашаю экипаж к себе на свадьбу через месяц».

Когда ночь опускается на аэродром, приезжает полупьяный полковник с двумя бабами, обвешанными сумками. Бабенки навеселе, они летят в Кабул походить по дуканам, закупиться. Полковник начинает прощаться с каждой по очереди.

— Выруливаем! — кричу я Эдьке. — Эту капеллу вместе с наводчиком не повезу!

Мой техник в растерянности таращит на меня глаза.

— Запускай, тебе говорят, твою-муму…

Мы запускаем левый двигатель и выруливаем на одном, чтобы пьяная братия не полезла под винты. Клубы пыли заволакивают стоянку, и я представляю, чем сейчас плюется полковник. Защитная позиция у меня в голове уже скомпонована.

— Пятьсот второй, пассажиры на борту?

— Да, на борту.

— Выруливайте.

Быстро занимаю полосу и увеличиваю режим двигателей до взлетного: пока полковник попадет к руководителю полетов, мы наберем тысячу пятьсот метров.

— Веня, передай Баграму конец связи, работаем с Кабулом… Запроси к нашей посадке санитарную машину.

* * *

В нашу светлую комнату, с новенькими обоями и слабым запахом керосина, мы возвращаемся поздно ночью. После палаток роты связи наше жилище кажется нам раем. Падаем в постели. Старенький телевизор еще минут десять светит нам со шкафа у входа. В это время кабульское телевидение передает всегда одно и то же: танцующая и поющая восточная девушка-афганка или индианка.

Обволакивающая, затейливая, как сложный восточный узор, мелодия проваливается вместе с нами в сон. Телевизор отсвечивает своим пустым оком до утра. Утром посыльный кричит в дверь: «Полковое построение!»

Нам дали два дня отдыха, какие могут быть построения?

Мы долго сидим на кроватях. Что случилось? Ребята ропщут. И даже глоток утреннего освежающего воздуха не приводит в душевное равновесие.

День, словно золотой шар, уже давно выкатился из преисподней, чтобы вечером снова закатиться туда же. Из модулей и летной столовой стекается народ, в панамах, пилотках, покуривают, строят догадки. На построение заставили прибыть всех офицеров, включая лиц суточного наряда, свободных от дежурства. Может быть, сбит вертолет? Нет, об этом все давно бы уже знали.

«Смотрите, — сказал я своим ребятам. — Даже псы правильно понимают приказ командира…» Полковые кобели стайкой трусили к заасфальтированному плацу. Эти собачки были какой-то особой, афганской масти — бесполезно пытаться описать ее. Есть ли цвет у пепла, пыли и этих серовато-грязных гор на северной стороне? На любом из аэродромов можно встретить этих попрошаек, с такой же расцветкой шерсти. Иногда она могла быть пятнистой, как у гиен. И только глаза, как у всякой бездомной голодной твари, вызывали сочувствие.

Прокатилось зычное: «Становись!» Начальник штаба полка, седовласый Пантонышев, уже стоял на пятачке, в центре. В каре выстраиваются коробочки управления полка, трех эскадрилий, инженерного состава.

Большаков появляется со стороны летной столовой, вместе со своим первым замом, подполковником Санниковым, недавно приехавшим из Кустаная.

— По-о-лк, ра-а-в-няйсь! Сми-и-и-рна!

Большаков скупым движением руки останавливает уставной доклад. Его плечи, обычно прямые, сегодня сутулятся. Он опустил глаза в землю, и, казалось, что-то рассматривает там… Пауза затянулась. Полк замер, ожидая чего-то необычного, тишина повисла над плацем, все глаза устремились на человека, который был первый среди них, но так же, как все, ходил на боевые вылеты.

Командир наконец начал говорить тихо, так что стоящие сзади не могли расслышать и становились на носки, вытягивая шеи.

— Советские летчики, герои… Дальше идти некуда. На кого теперь положиться? — вопрошал он.

Его слова повисли в воздухе, и командир стал осматривать замершие фигуры в коробочках. Две собаки, до этого лежавшие на теплом асфальте, встали и подошли к Большакову. Одна обнюхала его штаны, вторая, помахивая хвостом, подняла морду и попыталась определить, чем пахнет ширинка у Санникова. Тот досадливо взмахнул рукой, собачки отбежали.

— Как мог боевой летчик… — Голос командира неожиданно дрогнул, сорвался. Он отвернулся от строя, опустив голову, покачивал ею, словно лишенный дара речи. Таким сильного человека полк видел впервые — не приведи господи смотреть на это! Большаков сделал знак своему заму: «Говори, я не могу».

Санников выкатил свою небольшую, крепкую фигуру вперед. Выставив живот и широко расставив руки с растопыренными пальцами, подполковник пронзительными голубыми глазами впился во вторую вертолетную эскадрилью — у него был вид снежного барса, готового к прыжку.

— Я скажу так, командир. Сами себе делаем за шиворот, а потом крутим головой, соображая, откуда пахнет. — Пал Палыч несколько раз сжал пальцы в кулаки, словно убирая когти и все еще раздумывая: прыгать или подождать?

— Кавалер ордена Красного Знамени! — загудел снова он. — Что же остальным остается делать? Грабить бедных крестьян? Где Померанцев? Вот видите, весь полк стоит здесь из-за него, а его, храбреца, нет. С насморком лежит в санчасти. Где еще такое увидишь? Загрузить двух ишаков в вертолет, привезти в Кабул и продавать их на базаре! Вы слышали когда-нибудь о таких чудесах?

Редкий смешок прошел по строю.

— Не смешно! — гаркнул Пал Палыч. — Генеральному секретарю доложено, вся Москва теперь знает, что боевой пятидесятый ОСАП на рынке копытными торгует! Резюме: будут жесточайше наказаны все участники, вплоть до трибунала…

Полк расходился, гудел, как растревоженный пчелиный улей.

— Какой же это грабеж? — возмущался Веня. — Померанцев подобрал бесхозных ишаков, та-сазать, подыхающих с голоду после бомбежки. Он не дал им умереть, подкормил их в батальоне и отдал почти за так, та-сазать, за пять бутылок водки.