Русский капкан - Борис Яроцкий Страница 18

Кто-то настойчиво ломился к генералу, но адъютант его не пускал. Посетитель ругался по-английски. Капитан Самойло, уже находясь за дверью, узнал голос генерал-майора Пуля.

Капитан приостановился, стал прислушиваться.

– Я не хочу знать этого русского, – громко высказывал свое возмущение генерал Пул. – Он вам уже пожаловался, что я его не принял? Он, видите ли, пожелал обсудить со мной вопросы, которые без него уже решены.

Голос Миллера:

– Сэр, успокойтесь. Будете коньяк или виски?

– Русскую водку.

– Прекрасно!

– Я только вас признаю, – Пул взял на две ноты ниже. – Правительство Его Величества мне поручило на площадях и улицах русских городов расклеивать приказы за моей подписью. Для меня господин Чайковский, он кто?

Что ответил генерал Миллер, Сергей не расслышал. В штабе ходили слухи, что «избранный народом» глава Временного правительства Северного края попросил генерала Пула не вывешивать приказы с формулировками «Я запрещаю…» Дескать, такая форма обращения оскорбляет горожан: кто нами командует?

Английский генерал запрещал русским в русском городе собираться на митинги, проводить собрания, без «предварительного одобрения» союзного командования вывешивать любые флаги, в том числе и царские. Вывешивать царские предложил поставленный союзниками глава правительства Северного края господин Чайковский.

Против такого предложения генерал Пул в принципе не возражал, но при всех случаях разрешение должно исходить от командующего союзными войсками.

– Уберите Чайковского. Он мне мешает наводить порядок.

– Уже не долго ему осталось быть главой правительства. Ему разрешено выехать в Штаты, – напомнил Миллер, не ведая о том, что именно Чайковский просил президента США Вудро Вильсона подобрать ему из числа русских генералов, не признавшим Советы, способного исполнять обязанности генерал-губернатора и, по возможности, главнокомандующего белыми армиями Северного края.

Такого генерала ему подобрали, но не сразу. Несколько раз заседала комиссия Конгресса, бракуя предложенные кандидатуры. Ведь Россия – это уже, считай, колония, а подбирать наместника из числа аборигенов – легко ошибиться. Абориген, даже преданный, как собака, укусит хозяина, если из рук хозяина уплывает власть.

Навсегда покидая Россию, социалист Чайковский в газете «Возрождение Севера», которую он учредил, став губернатором, поместил едкую статью (статья появилась анонимно). В ней выражалось разочарование по поводу неопределенности и неискренности воззвания генерала Пула к гражданам России.

В заключительной части статьи действия союзников уподоблялись «колониальной политике… с той лишь разницей, что африканцам не предлагают избирать общественную форму правления». Русские пусть тешатся американской демократией, которую в любой момент можно будет отменить. А если заартачатся, для этого есть кнут в виде войска.

Генерал Миллер по стилю изложения узнал автора, но своим друзьям, тому же Пулу, называть имя автора не стал. «Пусть союзники сами ломают себе голову. Им это будет полезно. Россию даже сами русские не всегда понимают». Себя он считал знатоком России.

Статья была опубликована 14 августа 1918 года, а 15 августа в редакцию был направлен французский офицер. Он приказал немедленно собрать сотрудников редакции, а когда они были собраны, потребовал:

– Имя автора статьи, – показал газету. – Немедленно!

Все знали, о какой статье шла речь. О ней уже говорил весь город. Это был первый в условиях оккупации благородный поступок газеты Временного правительства Северного края.

Сотрудники редакции угрюмо молчали.

– Тогда вам развяжут языки на Мудьюге. Знаете такую землю?

Жители города уже знали, что на этом рыбацком острове оккупанты с согласия Временного правительства руками американских и английских саперов построили концлагерь.

Каждый день катер отвозил на остров схваченных противников оккупации. Живые оттуда не возвращались. Мертвых сбрасывали в море. Трупы нередко прибывало к берегу. Рыбаки хоронили их у себя на кладбище, приглашали местного священника, и тот чистосердечно отпевал их как пострадавших за землю русскую и православную веру.

Поморам, коренным и недавним, было больно смотреть, как в устье великой Северной реки входили чужие военные корабли. Протестующих россиян иноземные и местные каратели в концлагере Мудьюг пытками и голодом доводили до смерти. Больше месяца узника не держали. Такой был приказ генерал-майора Пула. Обычно он ссылался на дефицит продовольствия для туземцев.

«Экономика России, – заявлял он в воззвании, которое было вывешено возле штаба союзных войск на Троицком проспекте, – не позволяет кормить преступников даже по нормам военного времени». Преступником считался всякий русский, кто осуждал оккупационный режим.

В оккупированном городе поощрялось доносительство. Время от времени на «Доске информации» вывешивался листок с расценками «за помощь комендатуре». Кто сообщал о месте нахождении дезертира, получал премию в сумме 60 северных рублей, о выявлении большевика-подпольщика – 85 рублей. На эти деньги можно было купить бутылку водки местного разлива.