В двух шагах от рая - Михаил Евстафьев Страница 17

– Старший прапорщик… – поправил Пашков.

– Это одно.уйственно! – выдавил ротный.

Пашков никогда не обижался. Он был немолод и хитер, как все прапорщики. Моргульцев как-то заметил, что «прапорщик – это состояние души», что «весь мир делится на две половины – на тех, кто может стать прапорщиком, и на тех, кто не может». Ротный старшего прапорщика Пашкова любил, но на людях кричал на него, чморил, как новобранца, обвинял во всех смертных грехах.

Пашков пил махом, не закусывая. По возрасту он был старше всех офицеров роты, но алкоголь, который он потреблял в избытке, оказывал на него эффект омоложения. Удивительно, что и с утра никто не замечал, чтобы прапорщик мучился с похмелья.

«Кость, – стучал пальцами по голове прапорщика Моргульцев, – что ей болеть!» На физзарядку Пашков выбегал после любой пьянки. «Не в коня корм», – обычно подтрунивал ротный, – «не наливайте вы ему, бестолку переводите драгоценный напиток! На халяву старшина и „наливник“ с водкой одолеет за три дня запоя».

Щеки прапорщика после определенной «разгонной» дозы розовели, как на морозе, он оживал и наполнялся энергией, как автомобиль, в пустой бак которого залили бензин. И если б приказали в этот момент Пашкову, он поднялся б на вершину самой высокой горы в Афганистане, миномет бы втащил на спине, и дрался бы один против десяти душар, и победил бы!

Любимым словом старшины было «Монтана». Оно означало все – и одноименную фирму выпускающую популярные у советских джинсы, и восторг, и понимание, и согласие с говорящим, и радость, и счастье. Если же он был чем-то разочарован, то говорил: «это не Монтана!» Водка сегодня показалась ему чрезвычайно вкусной, настоящей, неподдельной, и он довольно произносил, вытирая усы:

– Монтана, настоящая Монтана!

Пашков намазал на хлеб толстым слоем масло, положил сверху добрый кусочек ветчины, откусил. От удовольствия скрытые под усами губы вылезли наружу.

– Якши Монтана! Дукан, бакшиш, ханум, буру! – на этом познания старшего прапорщика в области местных наречий заканчивались.

– Что вы сказали? – переспросил Епимахов.

– Народная афганская пословица, – с умным видом ответил Пашков.

– Дословно: «Магазин, подарок, женщина, пошел вон!» – перевел Моргульцев. – Больше ему не наливайте!

– Это почему же?

– Потому, что каждый раз, как я слышу от тебя эту идиотскую фразу, у тебя запой начинается!

Иван Зебрев от водки морщился, и потому лицо его выглядело поношенным, усталым, и повторял:

– Как ее проклятую, грым-грым, большевики пьют?

На что Моргульцев, как правило, откликался:

– Да, бляха-муха, крепка, как советская власть!

По ночам Зебрев иногда, матерясь, командовал боем, отчего просыпались Шарагин, Чистяков и Пашков; и все они понимали, ни разу не обмолвившись между собой, что Зебрев, если не убьют его, будет следующим командиром роты, потому что в этом невеликого роста, невзрачном, сереньком на вид человечке сидел упрямый, добросовестный офицер, который умением своим и трудом, и преданностью армии поднимется по должностной лестнице до командира батальона. Такие люди рождаются, чтобы со временем занять свое определенное место в Вооруженных силах. Иван Зебрев родился для того, чтобы стать комбатом, и по всем законам он должен был остаться комбатом и в тридцать, и в сорок лет, и на пенсию уйдет, а комбат в нем жив будет. На данном же этапе Зебрев мечтал о капитанских погонах, потому что, как он сам не раз подчеркивал, и в этот вечер повторил специально для Епимахова:

– На капитанских погонах, грым-грым, самое большое количество звездочек…

Женька Чистяков всегда запивал водку рассолом. Отказавшись от открывалки, он локтем вдавил крышку на банке, большими пальцами подковырнул ее, повыдергивал вилкой огурцы, словно рыбу в пруду трезубцем прокалывал, навалил огурцы в тарелку, а банку с рассолом поставил подле себя, и никому не давал.

Замкомандира роты по политической части старший лейтенант Немилов никогда не допивал до конца, оставлял на донышке. Немилова офицеры и солдаты роты не любили, не вписался замполит в коллектив. С первого дня он никому не понравился из-за маленьких, хитрых, вдавленных глубоко внутрь черепа, затаившихся глаз. По всему видно было, что приехал он в Афган из соображений корыстных и честолюбивых, и что в душе наплевать ему на сослуживцев, что презирает он всех. К тому же, будь он совершенным трезвенником, как порой следовало из пламенных выступлений на собраниях, товарищи отнеслись бы к нему с известной долей недоверия, но, тем не менее, возможно, простили б, сочтя за блажь, а поскольку Немилов всего лишь рьяно играл в принципиального коммуниста, следовавшего указаниям партии и нового генсека, товарища Михаила Сергеевича Горбачева, провозгласившего решительную борьбу с пьянством и алкоголизмом, и повелевшего даже свадьбы проводить без шампанского, друзья-товарищи презрительно воротили от замполита нос.

И все же, несмотря на надменность, высокомерие и показушные цитаты, не брезговал старший лейтенант Немилов выпивать по поводу и без, потому что выпить в Афгане всякому хотелось, но собственные деньги тратили на водку не все. При этом он чаще всего в компании молчал, что, в свою очередь, только лишние подозрения вызывало.

В целом отношение к политработникам было всегда неоднозначное, часто неуважительное, как к пятому колесу в телеге. Не любили их, и отодвинуть от себя старались подальше, отгородиться. Хотя, были и такие комиссары, что жили с командирами душа в душу, и дело делали исправно, и геройствовали на славу родине. Шарагин безусловно слышал о подобных людях, но сам лично за время службы не встречал.

Николай Епимахов после каждого тоста долго готовился, и, выдохнув воздух, вливал в себя дозу с трудом, и по всему видно было, что он не привычен к выпиванию в больших количествах, но старается угнаться за остальными. Новичок пьянел на глазах.

Моргульцев, у которого нижняя челюсть чуть выдавалась вперед, и которого дразнили из-за этого, подшучивали, что вода, мол, во время дождя в рот попадает, закусывал огурцами, хрустел, и получал от этого неописуемое удовольствие. У него был смешной лоб бугром, и много «крылатых фраз» и подколов заключено было под ним.

– Голова дана офицеру не для того, чтобы кашу есть, а для того, чтобы фуражку носить, – любил повторять ротный.

Служил он в Афгане второй срок. О первых месяцах после ввода войск в декабре 1979 года он никогда никому не рассказывал.

На капитана Осипова изначально не рассчитывали в этой компании, но легендарную «полковую разведку» приняли с радостью, вопреки известной поговорке, что непрошеный гость хуже татарина.

– Непрошеный гость лучше татарина, – поправился Чистяков, когда увидел разведчика.

Осипов глотал водку все равно что обыкновенную воду, и иногда подносил к носу луковицу и занюхивал. Недавно его разведрота накрыла караван с большим количеством оружия. И как нельзя кстати подоспел за прошлые заслуги орден. Вот он и обмывал его, который уж день. Осипов был невысок ростом, коренаст, крепкий орешек с жесткими волосами, подстриженными под ежик, с жесткими усами и чрезвычайно колючим и опять же жестким взглядом, взглядом одинокого волка. Даже будучи пьяным, разведчик не терял эту жесткость в глазах, взгляд не мутнел, а делался еще более колким.