Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер - Андрей Константинов Страница 17

Из языковой группы Глинского, правда, в командировки ещё пока никого не отправляли, но все уже знали — скоро. Правда, после одного неприятного случая чуть ли не половина группы едва не стала «невыездной» — по крайней мере на какое-то время. А дело вышло так: для оформления в командировку в социалистическую Эфиопию заехал в Москву уже выпустившийся «перс» Витя Луговой.

Витя-то начал службу в киргизском городке Майли-Сай в какой-то «жутко продвинутой» части, в которой служили сплошь офицеры. Кстати, в «Хилтоне» его те, кто помнил, встретили, как именинника. Потому что как раз накануне по Центральному телевидению показали документальный фильм о Майли-Сае, да ещё с участием Витиной жены — двадцатипятилетней главной архитекторши двадцатипятилетнего города. Боря Глинский, знавший предысторию Витиной женитьбы, особенно обрадовался его приезду. За разговорами засиделись под кофе с бальзамом далеко за полночь, тем более что разместили лейтенанта Лугового в соседнем с Борисом номере. Именно Луговой и занёс в «Хилтон» оригинальное развлечение — нечто среднее между медитацией и гаданием.

В тёмной комнате зажигали свечу и вызывали духов. Потом крутили блюдце и ловили от духов «откровения»: те вроде как сами направляли движение тарелочки по большому листу ватмана, расписанному разного рода пророчествами-прорицаниями. Кстати, на первом же сеансе выяснилось, что Виктор «на самом излёте в конце концов обретёт свою звезду», а у Глинского «вообще не будет предела возвышению». Борис тогда очень смеялся над предсказанием своей судьбы, и ему даже в голову не пришло отнестись к этой ерунде хоть на какую-то долю серьёзно. Ну дурилка обыкновенная, хотя и забавная. Игра, одним словом.

Милая забава вскоре распространилась по всему курсу и заразила многих. Некоторые москвичи настолько увлеклись, что даже ночевать домой не ходили. А потом на «медиумов» настучали — и притом не на всех, а только на тех, с кого всё началось, то есть на группу Новосёлова. Дело стало оборачиваться совсем невесело, когда Илью вызвали аж к замполиту факультета полковнику Мякишеву. Фаддей Тимофеевич, надо признать, особой «гадючестью» не отличался, но на полученный сигнал среагировать был обязан. Стоя перед полковником навытяжку, Новосёлов признался, что был грех, действительно играли, но не в обскурантистскую, как донесли замполиту, секту, а в самодельную монопольку, наполненную «здоровым социалистическим содержанием».

Дело в том, что настоящая «монополька» (в самодельных чаще вариантах) в Москве только-только входила в моду. И в ВИИЯ эта игра совсем не приветствовалась, поскольку от неё явственно веяло «буржуазным» душком. Ведь участники игры хоть и понарошку, но всё же становились капиталистами — владельцами «заводов-газет-пароходов». Осознавая всё это, Новосёлов как раз и напирал на то, что «ничего такого» не было:

— Товарищ полковник, ничего такого не было. Ну бросали кубики. Загадывали, кто кем станет. Кто — послом, кто — академиком. А кто вот, как вы, товарищ полковник, — посвятит себя трудной, но почётной миссии «инженера человеческих душ».

Замполит долго зло молчал, глядя с испытующим прищуром в чистые глаза младшего сержанта. Потом полковник не то чтобы смягчился, но сказал многозначительно и с подтекстом:

— Хреновая, значит, у вас группа… И командир ты хреновый. Потому что на комсомольскую организацию не опираешься. Опирался бы — давно бы уже разобрался, кто у вас там «ху»…

— Товарищ полковник, я…

— Головка ты от… снаряда! Академики, понимаешь! Послы, твою мать! Иди, разбирайся.

Прозрачный намёк полковника на то, что кто-то из группы Новосёлова стучит, в принципе, не был случайной оговоркой. «Стук» и месть в ВИИЯ никто сверху не насаждал. Начальству не нужны были дополнительные проблемы с воспитанниками, многие из которых происходили из очень непростых семей. «Стучали»-то в основном на таких. И кто стучал? Как правило, те, кто хотел выслужиться перед начальством. «Мазникам» выслуживаться было ни к чему. Хотя… Витя Луговой когда-то сказал Борису, что иногда стучат и те, кому это, в общем-то, не надо и на кого никогда не подумаешь, — чисто из удовольствия. Развивая свою теорию, Луговой пояснил, что «ябеды» бывают, как клептоманы, которые воруют из любви к «искусству», а не от страсти к наживе.

Вернувшись от замполита, Новосёлов в полной мере поделился своими невесёлыми мыслями только с Глинским:

— Похоже, крыса у нас завелась…

— Да ладно тебе, Илья.

— Так вот не очень ладно, Инженер. Мякишев мне яснее ясного дал понять — есть у нас в группе «юный барабанщик». Ещё и меня обозвал хреновым командиром за то, что я его до сих пор не выявил.

— Дела-а, — протянул Глинский, — «Ты слышишь, друг, знакомый звук — тук-тук, тук-тук, тук-тук». И как ты собираешься выявлять этого «друга»?

Новосёлов пожал плечами:

— Замполит советовал «больше на комсомольскую организацию опираться»… Может, намёк на кого-то из наших «комсомолийцев». [13]От противного, так сказать…

Борис всерьёз не воспринял его слова:

— Слушай, а он советовал больше опираться или чаще отжиматься?

— Пошёл ты в жопу! — отмахнулся от него младший сержант. — Это не такие уж шуточки. Ладно, давай завтра помозгуем, что делать.

«Помозговать» на следующий день им, однако, не удалось, поскольку для Бориса и ещё пятерых курсантов, как выразился начальник курса майор Шубенок, «пробил час профессиональной истины». А если говорить более простым языком, их направляли в первую зарубежную командировку — на бортперевод. (Когда называли гарнизоны, куда предстояло убыть, «араб Борух» ещё раз напомнил о своей природной афористичности, прямо из строя переспросив: «Или или — или — и и?» В смысле: или в один из нескольких гарнизонов, или сразу во все?) Бориса направили в подмосковное Остафьево, в лётную часть с чугунными якорями перед входом в штаб. Там-то Глинский и узнал (хотя, в общем-то, догадывался), что предстоят ему несколько рейсов в Сирию. Перевозить предстояло, разумеется, оружие. Если всё пройдет штатно, командировка должна была занять недели две, максимум три. Рейсы были с «подскоком», то есть с промежуточной посадкой на обратном пути в Югославии.

Глинский еле успел позвонить домой и предупредить мать, что их на пару недель вывозят в загородный лагерь «на полевую практику по тактике». Надежда Михайловна ни о чем спрашивать не стала — она была женой генерала и про такие «практики» слышала не первый раз…

Начвещ эскадрильи выдал Борису положенное лётное обмундирование, а потом протянул ключ от шкафчика, где прикомандированные могли оставить свои личные вещи:

— Держи! Этот у нас — для переводяг.

Глинский открыл ячейку и не сразу понял, чьими вещами она была занята. Потом присмотрелся, отодвинул в сторону одежду и прочитал надпись на пластмассовой синей ленте кейса: «курсант Калибабчук». Этот парень учился курсом раньше Бориса и погиб несколько недель назад в Бермудском треугольнике. Собственно, погиб весь экипаж самолёта-разведчика, «работавшего» вдоль восточного побережья США, в основном вокруг Флориды. Фактически их сбили американцы. Фактически — потому что их «фантомы» ракет не выпускали и из пушек огонь не открывали. Они просто прошли слишком близко над нашим самолётом и буквально сбросили его в «плоский штопор». Курсанта тогда похоронили со всем экипажем по месту его постоянного базирования — в Североморске на Кольском полуострове…