Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941 - 1943 - Гельмут Пабст Страница 16

Но может быть, это неудивительно, потому что истинные ценности вот тут, и они уравновешенны. Высокопарные фразы звучат здесь неискренне, человек становится самим собой. Вырастет ли из всего этого некая внутренняя сила, значительное средоточие сил, обращение к внутренним сферам? Может ли существование этих сил быть признано и могут ли они еще раз подтвердить мерило и ценность нашей жизни? Это такой вопрос, решение которого лежит в будущем. Сейчас перед нами стоят другие проблемы, которые нужно разрешить, не останавливаясь для того, чтобы оценить их тяжесть.

Сегодня у меня стрельбы. Это должно быть небольшой тренировкой в артиллерийской стрельбе, строго в соответствии с правилами; при таких условиях позиции противника казались мне совершенно неинтересной мишенью. Я все время ворчал про себя, бросая намеки на то, что цель 316 была бы лучшим выбором, что она мне приглянулась и что я с удовольствием стрелял бы но ней гораздо больше. Но командиры сказали «нет», это слишком трудно. За позициями русских был лес, и стрельба снарядами, которые могут пройти вдали от цели, была недостаточно продуктивна…

…Я ощущал большую горечь. Но затем появились наблюдатели с донесением: «Противник окапывается у пункта 316. Они суетятся в маскхалатах, и у них уже есть новые свежеотрытые траншеи». Доклады поступали один за другим. Судьба была на стороне моего плана. Так что, в конце концов, я стрелял по пункту 316. Ура! Вот я и заставил их прятаться, это было так здорово, как на каникулах.

Со вчерашнего дня появились признаки оттепели, и, хотя большое таяние снегов ожидается только через две недели, у нас появляется все больше проблем, связанных с подготовкой к периоду распутицы. Например, зимой перед нашей деревней пало около пятидесяти лошадей.

Хотя гражданское население приложило много стараний к тому, чтобы избавиться от падали, скелеты все еще виднелись из-под снега. Самый практичный способ – сжечь останки. На это уходит много дров, и, конечно, не удастся устроить такой жар, как в крематории. Однако это проверенный и эффективный метод. Когда сойдет снег, покажутся также и трупы нескольких убитых русских.

Нет, наше дело не отличается изысканностью. Но такое уж оно есть. Было признано, что мы хорошо поработали в последние несколько недель. Командир батареи и лейтенант фон Гинденбург были отмечены в официальных донесениях. Фон Гинденбурга произвели в капитаны. Один из батальонных командиров удостоен Золотого креста Германии, а командир полка полковник Данхаузер – Рыцарского креста.

Снаружи вокруг буйствует метель, крутя снежные вихри. Это как окутывающий все тонкий дым, так что видны лишь верхушки деревьев, и деревни «плавают», как маленькие острова. Русские совершенно правы в том, что оттепель наступит через две недели. Но какое мне дело. Когда метель хватает меня за шею, я поднимаю воротник, а когда поднимаю вверх глаза, то вижу сквозь всю эту бурю крошечную полоску голубизны, которая говорит мне, что силы зимы сломлены, что она так злится сегодня, так как весна уже наступает ей на пятки.

В 18.15 пришло донесение, что штаб-сержант Шапер убит. Ему прострелило голову. Конец. Le chevalier sans peur et sans reproche. (Рыцарь без страха и упрека.)

29 марта я занял место, которое так неожиданно стало вакантным на НП «Красный», где мне знакомы каждый дюйм и каждая щель. Мне досталось оборудование человека, который был моим учителем, и я взял на себя его обязанности.

Когда смотрю на оборудование и аккуратные и добросовестные записи Шапера, мне не хочется говорить о своих чувствах. Это война, и мы солдаты. Скажу только несколько слов об этом человеке, чья бдительность обеспечивала безопасность пехоты, чье имя было известно далеко

за пределами батареи и которого я знал с того дня, как присоединился к части во Франции.

Он был спокойным, скромным и неприметным, открытым и непретенциозным, так что его заслуги легко могли быть проигнорированы. Мы в шутку называли его «лев Беллавино и Литипо», но делали это искренне и с восхищением. Он смеялся и протестовал: «Ребятки, не глупите!» Но фактически он был на линии фронта в каждой трудной ситуации, всегда на самых опасных участках, везде там, где что-то происходило. Он мог произвести выстрел так, как немногие могли это сделать, с редкостным талантом владения всей теорией. Он знал свое дело изнутри. Честен и безупречен; таким был Герберт Шапер, который погиб в абсолютно спокойный день, став жертвой шальной пули. Водитель, увозивший его с передовой, был весь в слезах.

Люди говорят – как часто я слышу это в последние несколько дней: «Это – судьба» или «Это было предопределено». Но верно ли сказать так? Не есть ли это просто горькая попытка скрыть чувства по поводу происшедшего, потому что мы слишком боимся прямо смотреть в лицо нелепости происходящего? А может, просто нашему слабому рассудку нужна опора? Увы, мы не расстанемся с ней так легко.

То, что происходит, не имеет смысла и не согласуется ни с каким человеческим законом. Война бьет вслепую, и если у нее и есть закон, то этот закон состоит в том, чтобы убивать лучших. «Те, кто себя бережет, уберегутся», – говорит Борэ. Он прав. Те, кто себя не бережет, – открыты. Они осмотрительны в своих поступках настолько хорошо, насколько это возможно. Их воля к жизни есть попытка победить этот закон, и чем яснее они понимают закон, тем более быстрыми и сильными становятся.

Потому что здесь вы не можете самоустраниться; никто не покоряется своей судьбе. Мы не агнцы божий; мы защищаем себя. Даже если рука войны иногда хватает так крепко, что нам остается лишь воскликнуть: «Спаси нас, Боже!» Судьба, которая поддерживает нас на плаву, – это судьба, заключенная в нашей собственной силе с ее скрытыми ресурсами. Мы верим не в Бога, а в хладнокровную тщательность, с которой выполняем поставленные перед нами задачи.

Мы открыты до тех пор, пока ход событий вне нашего контроля. Это неизбежно. Мы приспосабливаемся, пытаясь оставаться активными и быть настороже. Так можно уменьшить опасность. Но ее нельзя устранить. Пуля, свист которой слышишь, уже пролетела мимо, и неизвестно, куда она летит. Это такого рода ситуация, с которой приходится мириться, но мы не самоустранились от нее. В этом существенная разница.

* * *

Вчера русским наконец это удалось. По крайней мере, они добрались до нашего проволочного заграждения, всего в двадцати пяти метрах от снежной стены. «Я попал туда в самый подходящий момент, – сказал Табель, возница фуражных саней, – как раз вовремя, чтобы «перекрестить» свой шмайссер. Я выпрыгнул вслед за сержантом и дал им познакомиться со своим автоматом. Они ушли через дыру в проволочном заграждении, а когда я посмотрел, то увидел, что не осталось ни одного убитого».

Этой ночью орудийные расчеты вызывались одиннадцать раз. Телефон трезвонил всю ночь. Голос командира батареи был немного хриплым, да и я был не в восторге. Со своей артиллерийской позиции я был свидетелем всей этой суматохи вокруг своего старого НП, но даже тут, то и дело вытаскиваемый из постели, чувствуешь себя не в своей тарелке. Вчера во второй половине дня русские вели огонь по полосе между артиллерийскими позициями и деревней. Будто великие медиумы, мы наблюдали за всем, как с трибуны. Мы стояли в сторонке, руки в карманах, взирая на все глазами истинных знатоков. Было очень забавно наблюдать, как люди бегут по дороге, – занимательная игра для зрителей, но не так забавно для участников. Однако они сами потом будут над этим смеяться. Опасность преодолевает растущую жажду жизни, и некоторые из нас фактически ищут ее. Игра со смертью обладает большой привлекательностью. Запах битвы вызывает желание быть там.