Опрокинутый рейд - Аскольд Шейкин Страница 16

Слежка. Очень искусная. Настолько, что лишь сегодня все его случайные наблюдения, наслоившись, стали ему очевидны. Если он за эти дни хоть в чем-либо промахнулся, ни отца, ни мать его не пощадят. Хорошо, что в доме нет детей. Порубили бы в люльках… А может, тот, у порога, всего лишь и есть Мануков? Отлучался, вернулся. Увидел, что место за столиком занято, решил не подходить.

— А сейчас? — повторил он.

— Не сейчас, а — уже, — наставительно поправил Варенцов. — Теперь-то все можно там, где купил, оставлять на сохрану.

— Прежде-то почему было нельзя?

Он тут же спохватился: вопрос излишний. Мало того! Вопрос этот его выказывает глупцом.

— Так ведь оставишь, — Варенцов говорил снисходительно, — а красные снова придут. Закупишь и мечешься… Шанс это последний. Такой поры в России больше не будет. И дела-то недели на две. Дорога, правда, не гладкая. Но расчет есть. Там уже на третий день на том же самом товаре по тысяче процентов берут. На третий!..

— И вы сами решаетесь? А если вместо себя кого-то послать?

— Приказчик хорош, когда сам все заранее знаешь. Укажешь, распишешь, — он по-молодому задорно прищурился. — Чего греха таить? Хочется. Мануков и Христофор тоже едут. А что? Разливанное море добра. С божьей-то помощью!..

«Жулье, — жестко подумал Шорохов. — У мародеров скупать награбленное. По тысяче процентов на третий день… И божья помощь туда же… Словно сиротам помогать».

Он вновь покосился на вход в зал. Там уже никого не было. Пожалуй, и в самом деле случай сейчас свел его с Мануковым.

«И засуетились-то после смотра в Урюпинской, — продолжал думать он. — Это что же? Идти вслед за Мамонтовым? Похоже. И как!» Подошел официант:

— Господину — пить? есть?

Он не хотел ни того ни другого. Было ясно. И Нечипоренко, и Ва-ренцов, и этот пока еще совершенно непонятный ему Манук ов — все они теперь приглядывались к нему с одной целью: не пригласить ли и его компаньоном в поездку по местам, занятым белыми? И в том, что он не откажется, не сомневались. Значит, весь минувший год роль свою он играл достаточно тонко. Спасибо на этом.

— Благодарю, — сказал он официанту. — Иди, милый, иди…

• •

Около полуночи раздался легкий стук в ставень того окна его комнаты, которое глядело в прилегавший к дому двор. Шорохов сразу подумал: «Связной!»

С наганом в руке и, чтобы не разбудить кого-либо в доме, босой, неслышно ступая, он вышел во двор.

Оглушающе свистели сверчки. Небо затягивали облака. Стояла такая темень, что нельзя было разглядеть собственной руки. Кто-то негромко кашлянул в двух шагах от него, спросил:

— Не здесь ли, прости за беспокойство, друг, живут Тимофеевы?

— Которые? — отозвался Шорохов. — Из Твери? — Из Сызрани, беженцы.

Да, связной! Ночью. Прямо на дом! Какое-то мгновение Шорохов колебался. Пригласить в комнаты? Но может проснуться отец, всполошится от неожиданности, перебудоражит соседей.

Он повел гостя в глубь двора, в пустующий теперь сапожный сарай. Притворил дверь, завесил тряпкой оконце, зажег каганец. Связной был невысокого роста, широкоплеч, как показалось Шорохову, лет двадцати, одет в заплатанные галифе, солдатскую гимнастерку, обут в веревочные лапти, какие носят на работу шахтеры. Смотрел он спокойно. В руках держал тощую, из грубой дерюги, торбу.

— Сводку, — сказал связной. — Начни с этого.

Ничего не ответив, Шорохов возвратился в дом, взял с хлебной кухонной полки каравай, унес в свою комнату. Там разрезал его на две части, одну из них надломил, чтобы внутри ее открылась щель, засунул туда плоский, шириною всего в ладонь, пакет, утопил его в мякише. Прихватив по дороге еще и трехфунтовый кусок вареного мяса, возвратился в сарай.

Связной улыбкой поблагодарил его, развязал торбу, спрятал все принесенное Шороховым.

— Там же и сводка, — он кивком указал на торбу. — Да. В краюхе поменьше. Ты найдешь.

Они сразу стали говорить друг другу «ты».

В переулке поднялся лай. Собаки остервенело звенели цепями. Это вполне могло означать: дом окружают.

Ожидали, прислушиваясь. Наконец лай стал стихать. Связной жестом подозвал Шорохова поближе и, когда тот наклонился к нему, проговорил:

— Пять суток назад у деревни Елань-Колено под Борисоглебском Четвёртый казачий корпус прорвал наш фронт.

«Опоздал!»- едва не вырвалось у Шорохова.

— Тебе известно, где он прежде дислоцировался?

— В районе станица Урюпинская — станция Филонове. Это возле Поворино.

— Под чьей он командой? — Мамонтова.

— Дивизии, которые входят в него?

— Прошлый раз это я сообщал. — Повтори. Мне. Сейчас.

— Сводная Донская, Двенадцатая, Тринадцатая. Хуже с полками. Некоторые из них в сообщении есть: Сорок третий, Сорок восьмой, Шестьдесят первый. Это не все. По словам моего торгового компаньона, корпус в полном составе.

— Как он узнал?

— Его свояк — почетный казак станицы Урюпинской. Возле нее, утверждает он, две недели тому назад был смотр этим дивизиям.

— Фамилии командиров дивизий?

— Постовский, Толкушкин, Кучеров.

— Кто проводил смотр? — Сидорин.

— Общая численность?

— Прямых данных нет. Но если корпус в полном составе… Едва заметным движением головы связной прервал его: — Артиллерия?

— Сведений нет. — Бронепоезда?

— Тоже ничего не могу сказать. — Та-ак…

В голосе связного Шорохову послышалось разочарование. Он стал оправдываться:

— Слишком далеко от нас. На ремонт ни один из бронепоездов оттуда к нам не приходил.

— Погоди, — сказал связной. — Тебе, случаем, не доводилось встречаться с Мамонтовым?

— Откуда же!

— И никто тебе о нем не рассказывал?

— Нет. Прежде воевал-то он под Царицыном. Опять-таки далеко от нас. Даже в самом Новочеркасске его мало кто знает. Слышали только: «Мамонтов… Мамонтов…»

Теперь уже Шорохов хорошо разглядел связного. Темные круги под глазами, седые виски. Лет ему, конечно, не двадцать и не двадцать пять. Скорей уж под сорок. И очень усталый.

— Я тебе помогу, — проговорил связной. — Потомственный военный. Родился в Петербурге. Окончил Николаевское кавалерийское училище, заметь, аристократическое. Лейб-гвардия! С князьями в одной компании… Зовут Константином Константиновичем. Настоящая фамилия Ма-мантов. Встретишь где-либо в документах, не удивляйся. Причина, почему взял псевдоним, анекдотична: в училище его высмеивали, называя «Матантов». По-французски «ма тант» — «моя тетя». Сейчас ему сорок девять лет. Самый расцвет сил. В царской армии дослужился до чина полковника. Генерал недавний, только с этого года. Деникинского, как говорится, замеса… Высокого роста, не толст, широк в плечах. Орлиный нос, раскидистые усы. Если доволен, любит приглаживать их обеими ладонями… Что еще? Не курит, не пьет. На банкетах демонстративно ставит перед собой стакан чая. В разговорах с гражданскими лицами подчеркнуто резок. Не говорит — рубит. Зато в казачьей компании, особенно среди нижних чинов, не прочь выказать себя своим парнем. Похлопает по плечу, посмеется вместе со всеми. И еще такая особенность характера: ни с того ни с сего прикажет выпороть, наградить, к удивлению всех круто переменит решение, внезапно сорвавшись с места собственной персоной примет участие в конной атаке. Бесшабашная лихость! Однако в действительности-то всякий такой поступок будет им заранее тщательно взвешен. Мамонтов — враг коварный, очень опасный, вот этой предварительной обдуманностью своих якобы поспешных поступков… Что сейчас важно установить? Судя по всем имеющимся у нас сведениям, после прорыва в наш тыл вошла лишь малая часть казачьего корпуса. Подтверждение: на слишком ограниченной территории противник там локализуется. И все же сколько? Полк? Два? Данных нет. Неясна и цель прорыва. Во всяком случае, на тот час, когда я выходил сюда, ничего определенного сказать было нельзя. Тебе известна вся та обстановка, которая начинает складываться на фронтах?