Кровавое безумие Восточного фронта - Хельмут Нойенбуш Страница 14

Теперь на наших попытках прорваться к своим можно было ставить крест. Мы поняли это не сразу, а когда поняли, нас охватило безграничное отчаяние — наши судьбы теперь полностью зависели от наших «врагов».

Плен

Стоит мне сегодня вспомнить все свои три отступления — Курск — Орел в августе — октябре 1943 года, прорыв из кольца окружения под Черкассами в феврале 1944 года и наконец Оршу — Минск в апреле — июле 1944 года, постоянные бомбежки, обстрелы, не дававшие нам покоя танки, голод, грязь, вшей, истощение и то, что я в такой обстановке, невзирая ни на что, выжил, все кажется мне просто чудом.

А тогда мне предстоял путь в советский плен, неведомый, который, вполне вероятно, мог стать и моим последним. Ведь не столько бои, сколько именно русский плен внушал нам, солдатам, безотчетный страх.

Из исторических материалов более позднего периода я узнал, что из группы армий «Центр» в июне — июле 1944 года погибло 200 тысяч солдат и офицеров, включая и 10 генералов. Другие 85 тысяч, включая 21 генерала, оказались в плену, том самом русском плену, которым нас столько лет пугали.

И ничтожной доле, а именно семистам нашим бойцам, удалось перейти линию фронта в районе Бреста у польской границы.

Путь в плен

Было 7 часов утра 10 июля 1944 года. Нас, 12 взятых в плен солдат, шестеро советских солдат с автоматами отконвоировали в более крупный населенный пункт, расположенный примерно в 20 километрах. Солнце немилосердно пекло, грозя превратить нас в мумии. По пути русские давали нам пить, но воды катастрофически не хватало. От голода у нас сводило животы — ведь мы на протяжении нескольких дней толком не ели. Я опасался, что и впредь в этом смысле мало что изменится. Так мы добрались до поля, окруженного колючей проволокой. На этом отграниченном от остального мира участке находилось несколько сотен наших пленных. Но из нашей части не было никого, У входа дежурили молодые, нагловатые солдаты — охранники. Нам было приказано сдать все личные вещи, включая подтяжки, поясные ремни. Когда мы попытались возражать, нам крепко поддали и в конце концов заставили. Нас буквально выпотрошили. Вечером нас пригнали в какой-то колхозный сарай. Народу набилось битком, только и оставалось места, чтобы сидеть. Ни о каком сне в такой давке не приходилось и мечтать.

В этом сарае мы пробыли трое суток. Раз в день нам давали жидкую бурду — капустный суп, и больше ничего. Отправлять естественные надобности приходилось не сходя с места. Нетрудно было представить, что ждет нас впереди.

На четвертый день нам сказали, что предстоит пеший марш через Минск в направлении Могилева, то есть нам предстояло на своих двоих, да еще в таком состоянии отмахать около 300 километров. За девять дней мы их одолели. В дорогу каждому вручили пакет (250 г) пшенной крупы. Представьте себе — крохотный пакетик крупы на 9 дней пешего пути в пару сотен километров. Сначала мне показалось, что я чего-то не понял. Ведь кроме разницы мировоззрений существовал и постоянно давал о себе знать и языковой барьер. В состоянии крайнего физического истощения, в котором пребывали пленные, никто не решился бы предсказать дальнейшую их участь.

Под сильной охраной и начался наш тяжкий путь, никто не знал, когда, как и где ему суждено завершиться. В полдень всегда следовал привал, мы раскладывали костерок, на огне которого мы варили кашу. Я заваривал и чай из листа малины, который собирал тут же. Чай придавал сил.

Нашу колонну охраняли конные конвоиры. Вечером охранники всегда выбирали хорошо обозримое поле. Там мы усаживались на голую землю и пытались заснуть. По ночам было холодно, чуть ли не до нуля. Прибившись друг к другу, как овцы, мы пытались отогреться. Территория освещалась мощными прожекторами, куда ни глянь, повсюду на нас смотрели дула пулеметов. Ни о каком побеге и речи не могло быть, не будь даже охраны — сил не было никаких.

Каждое утро мы двигались дальше. Я уже не чувствовал в кровь сбитых ног — ведь я с первого дня плена так и ходил босиком. Из-за жары, голода и жажды я страдал от приступов головокружения. Все труднее и труднее было устоять на ногах. Некоторых приходилось поддерживать, если они падали, то уже не поднимались. Таких обычно отправляли в хвост колонны, ну а какова была их дальнейшая судьба, остается лишь догадываться. Мы, по крайней мере, запрещали себе даже думать об этом. Иногда раздавались выстрелы, вероятно, так избавлялись от лишней обузы в пути. С нами обращались как со скотиной, когда скотина заболевает, ее просто из милости пристреливают. Как же низко способен пасть человек!

Как правило, раз в день на нашем пути оказывалась речка. Нам разрешалось помыться и вдоволь напиться воды. Но это мало улучшало наше физическое состояние, что же касается психического, тут уж каждый дошел, как говорится, до точки. От многих наших приходилось слышать: «А мне наплевать, когда меня пристрелят, сейчас или потом»,

23 июля, после девяти дней пешего марша мы на излете физических сил добрели наконец до Могилева. Но не все добрели. Тех, которые были не в состоянии идти, либо пристрелили, либо они сами умерли от истощения. Их могилы так и канули в неизвестность.

В Могилев прибыли колонны пленных со всех направлений. Нас, 7 тысяч человек, разместили в здании полуразрушенной фабрики, обнесенной колючей проволокой.

Следующие две недели прошли в томительном нервозном ожидании. К голоду и жажде, ставшим нашими постоянными спутниками, прибавилось и тоскливое чувство неопределенности. Раз в день нам давали котелок водянистой похлебки и кусок хлеба. Спали мы на голом бетонном полу или же на листах железа, как кому выпадет.

Потом половину пленных отправили по железной дороге куда-то в сторону Москвы. Об их судьбе мне ничего неизвестно.

Меня же вместе с русскими саперами отрядили в рабочую группу восстанавливать разрушенный мост через Днепр.

Русские имели обыкновение повторять нам: «Гитлер капут!» Речь шла об известном покушении на Гитлера 20 июля 1944 года, совершенном группой фон Штауфенберга в ставке фюрера «Волчье логово». Мы надеялись, что и войне конец, и что всех нас отпустят домой, как обещал взявший нас в плен русский офицер. Да не тут-то было — Гитлер чудом остался жив.

После двух недель работ у реки всех пленных согнали вместе, а нас было около 3 тысяч, и приказали следовать на товарную станцию, где распределили по вагонам для перевозки скота. Если охранникам казалось, что погрузка идет слишком медленно, они прикладами автоматов и пинками подгоняли нас. Стояла августовская жара. Вагоны были переполнены — в каждый нас впихивали человек по 60. Потом задвигали дверь и запирали ее на засов. Было тесно, вонь стояла страшная, хоть нос затыкай. В центре пола было проделано отверстие, служившее уборной. Но все равно пол был жутко загажен, вероятно, следы пребывания здесь прошлой группы пленных. Словом, кошмар. Я отыскал себе местечко у двери, стараясь держаться как можно дальше от зловонной дыры в полу. Раз в день нам передавали хлеба и воды, но это были просто крохи. Особенно страдали мы в те дни от жажды. Поезд шел медленно, нередко наш состав отгоняли на запасные пути для пропуска воинских эшелонов. Нас везли в Киев. И потребовалась целая неделя, чтобы мы туда добрались.