Вторжение. Судьба генерала Павлова - Александр Ржешевский Страница 13

Борис улыбался прежде времени, такое удовольствие вызывал в нем Аникин.

В дальних кустах шиповника мелькнуло белое платье. Настя! Поднявшись с колен, Борис напряженно вглядывался. Она! Магнитом его потянуло к этой дивчине. Машинально, продолжая разговор с Аникиным, спросил:

— Где?

— А?.. Искупался? Около монастыря. У Медведевки. Как ехать сюда из города, по правую руку… А ежели отсюда, то по левую.

Борис вспомнил разрушенный монастырь с проломами в кирпичных стенах, без купола и оттого казавшийся обезглавленным.

— Восстанавливать его не собираются?

— Да уж сколько лет. Обещался, говорили, какой-то митрополит ихний, да так, видно, дело и заглохло. Вот при Иване Грозном там, что называется, важные духовники жили. А может, врут?

— Нет, не врут, — вставил Егор Павлович.

— Ну, и что шофер? — спросил Борис.

— Какой?

— Что искупался.

— А, в пруде? под монастырем? Там лягушки все лето не пересыхают. И прямо на пруд дорога спускается. Она, дорога-то, повертывается, как сюда ехать. А он, горемычный, не разглядел. Разогнал на радостях свою технику и прямо в пруд по самую крышку. И не успела вода на крышке сойтиться, как он на этой самой крышке уже сидит, и, пожалуй что, сухой. Вот до чего заставляет человека необходимость.

— Вот и то! Ха-ха-ха-ха!

Аникин смеялся мелким дробным смешком, обнажая источенные частые зубки, и казалось, не было для него большего удовольствия, чем смеяться.

Крепкий, с прокаленным лицом Норов кривил губы в сдержанной усмешке, словно мысли его блуждали где-то далеко.

— Давно женился? — неожиданно спросил он Бориса Чалина, когда возникла пауза и Егор с Аникиным принялись делить оставшийся табак.

Борис удивился, поднял бровь.

— А что?

— Так… — Норов не счел нужным объяснять. Его водянистые глазки с любопытством уставились на Бориса. — Давеча видел твою жену с Фомичом, председательским помощником. Куда-то шли…

— А что ты еще видел? — сузив глаза, спросил Борис.

— Вчерась Фомич все Маруське Алтуховой лазаря пел, когда мы в театр ездили, — по-своему разрядил обстановку Аникин. — Всем колхозом на трех машинах. Туда и обратно.

— Ты с нами, Жорка, в театре не был? Во где посмеяться, — сказал Егор.

— А что смотрели? — поинтересовался Борис.

— «Обвал» какой-то.

— Может, «Обрыв»?

— Точно, «Обрыв». Всем понравилось. Особенно то место, где едят. У меня, ажник, слюна потекла.

— Бабка у них была сильная. Как она отчихвостила энтого генерала!

— А кто у их дверей двое стояли? Контролеры?

— Нет. Это слуги ихние, лакеи. Уборщики.

— Эй… дочка! — радостно засветился Аникин.

Борис не терял ее из вида и заметил, как она шла берегом реки. Появилась для всех внезапно, но не для него. Приблизилась. Борис проворно убрал косу с ее пути. И как не бывало разламывающей усталости.

Пока здоровалась, раскладывала тряпочку на пеньке, подобие скатерти, в душах у мужиков царил праздник. Золотые Настины волосы рассыпались по загорелым плечам и взлетали при каждом движении. Словно для того, чтобы подчеркнуть прелесть фигуры. В ее лице не было и следа той абсолютной, не волнующей правильности, которая принимается за красоту. Но когда она, внутренне преображенная волнением и радостью встречи, смотрела перед собой, лицо ее неуловимо изменялось, светилось радостью, и она становилась удивительно хороша. Борис почувствовал, что для него она переменила обычную свою прическу, и не мог отвести глаз.

Настя выставила на самодельный столик крынку со сметаной, хлеб. И протянула бутылку молока Борису. Готовилась, значит…

— А это вам! Поскольку вы у нас одинокий.

— Как одинокий? У него жена есть. Ты чего, дочь? — уставился Аникин.

Однако Настю нелегко было сбить. Ничего не изменилось, не затуманилось в ее улыбке. Может, нарочно бросила про «одиночество».

— Ну… это… Я имею в виду… без дома… без хозяйства. Он меня понимает, — засмеялась Настя.

И Борис всем своим видом дал понять, что понимает всецело и одобряет каждый ее жест. Настя посмотрела мельком на него, как бы закрепляя взглядом тайное согласие. Этот незнакомый парень в голубой рубашке с закатанными рукавами, легких брюках, заправленных в сапоги, с первых дней вызвал в ней беспокойство. Как это так? Не обратил на нее внимания!.. Ах… ах! Зато теперь обратил.

Ветер, трепавший самодельную скатерку, вдруг рванул и опрокинул стаканы. Погода быстро менялась, и Борис только сейчас это заметил. Капли дождя рассеялись в сильном ветре. Настя собрала посуду, и все сообща двинулись в обратный путь. Настя держалась рядом с Борисом. И он это ощущал каждую секунду.

Они миновали рощу и вышли к деревне. Редкая картина представилась им. Всюду бесновался ветер. На фоне темнеющего неба вершины деревьев беспорядочно метались, размахивая отяжелевшими ветвями. И на бесконечно глубокую, чистую половину неба с удивительной быстротой надвигалась туча, от края до края заполнившая горизонт. Перед ровным серым краем ее, беспрестанно изменяясь, крутилось множество клочков, как воздушные шары, которые, казалось, улетали все выше. В черной же глубине тучи, по всему горизонту, молчаливо извивались молнии.

— На море в таких случаях говорят: «внезапно налетел шторм!» — крикнул весело Борис, наклоняясь к Насте. И она кивнула благодарно, как сделала бы это за любое слово, обращенное к ней.

На горизонте полыхнуло, и в наступившей затем черноте где-то далеко за лесом засветился веселый огонек.

— Смотри, зажгло!

Оба прислушались. Ветер принес далекий тревожный колокольный звон.

— Не одну крышу поснимает сегодня ночью, — сказала Настя. — Хорошо бы не нашу. Смотри!

В ближнем дому солома на крыше завернулась и неровным комом дрожала на ветру. Двое парней тащили доски и лестницу.

— Успеют починить, — сказал Борис.

Ему хотелось шутить, но Настя не поддержала его веселости. Ничего не ответила, только посмотрела на него. Для нее ничего шуточного не было в этом разговоре. Могла пойти с ним, если бы позвал. Но пошла за отцом.

Полный воспоминаний, Борис воротился домой. Надежда стояла в комнате, отвернувшись от окна. Незнакомая, осунувшаяся.

— Я тебе эту Настю не прощу! — произнесла она, недобро блеснув глазами.

— А я тебе — катание на лодке, — зло ответил он.

Она остановилась недоуменно, подняв брови, словно хотела сказать: «И это известно?» — или наоборот: «И ничего это не значит».

Но промолчала.