Стальные когти - Лео Кесслер Страница 12

— Сейчас я принесу шампанское, господин гауляйтер, — торопливо бросила она и скрылась.

Шмеер подмигнул Шварцу:

— Вот как надо обращаться с ними. Как говаривал фюрер, кусочек сахара в одной руке и кнут в другой — вот что заставляет их шевелиться!

Шварц кивнул и плюхнулся в ближайшее кресло. На колени к нему тут же уселась одна из проституток и принялась привычными уверенными движениями ласкать его.

В помещение внесли бутылки дешевого французского шампанского. Вскоре оно полилось рекой. Девочки раскраснелись и принялись хохотать. Двое из них засунули средний палец Шварца в бокал с шампанским и громко заявили, что искаженное изображение преломленного в шампанском пальца показывает точную длину его члена.

Шлюхи стянули со Шмеера сначала сапоги, а затем и брюки. Затем две из них, раздевшись, принялись танцевать, откровенно изгибаясь и чувственно поглаживая друг друга в самых пикантных местах. Шварцу показалось, что помещение начало вращаться перед его глазами. До его слуха, точно приливные волны, доносилось взвизгивание девушек и грубый хохот «золотого фазана». Сидевшая у эсэсовца на коленях и целующая его проститутка была чем-то вроде миража — он почти не чувствовал, что она делает. Хохот и смех становились все громче, комната все быстрее кружилась у него перед глазами — и вдруг все померкло. Шварц провалился в темное небытие.

* * *

Придя в себя, гауптштурмфюрер обнаружил, что лежит на смятой кровати в какой-то темной комнатке. Над ним озабоченно склонилась худая темноволосая проститутка с усталым лицом. Заметив, что Шварц открыл глаза, она бережно обтерла его лицо мокрым полотенцем. Ее жест был полон почти материнского сочувствия.

— Вы в порядке, господин офицер? — спросила она.

Он недоумевающе уставился на нее, а затем медленно обвел взглядом небольшую грязноватую комнатку. На стенах темнели небольшие пятнышки — следы раздавленных клопов. Занавески, которыми закрывали окна для того, чтобы поддерживать режим затемнения, были сшиты из старых простыней.

Вдруг его взгляд остекленел. На кривом гвозде возле двери висело женское пальто. Оно было старым и вытертым, как и вся комната. Но Шварц остолбенел не от этого, а от шестиконечной желтой звезды, которая была нашита на это старенькое пальто на уровне груди.

— Это твое пальто? — с трудом выдохнул он.

Женщина кивнула.

— Но это же звезда Давида!

— Все верно, господин офицер. Я — еврейка.

— Еврейка? — в ужасе эхом откликнулся он. — Наполовину?

— Нет, — она покачала головой, — стопроцентная. Мои родители были верующими религиозными евреями. Впрочем, сама я не такая. — Она без всякого волнения посмотрела на него, точно не было ничего не обычного в том, что она, еврейка, сидит перед офицером СС и признается ему в этом.

— Но… как… — Он не мог говорить от ярости.

— Как? — Она цинично рассмеялась. — Очень просто. Сюда наведываются очень многие немцы — включая самого гауляйтера Шмеера. И они прекрасно знают, что все мы, работающие здесь, — еврейки. В этом они видят особую прелесть — все эти партийные функционеры, эсэсовцы, офицеры германской армии. Они могут унижать нас. Могут избивать. Могут потворствовать здесь своим извращениям. И занимаются этим с особым удовольствием, потому что они делают это с нами, еврейками. Ну а что касается нас — ведь это же лучше, чем сидеть в концлагере, верно?

Женщина громко отчеканила хорошо известную нацистскую формулировку:

— Евреи являются раковой опухолью общества и должны быть вырезаны с безжалостностью хирурга. — Она горько рассмеялась и потянулась к нему.

Шварц отпрянул назад.

— Не прикасайся ко мне! — закричал он.

Но ее пальцы уже ласкали его тело.

— Но почему, мой маленький эсэсовец? — прошептала она. — Мужчины всегда остаются мужчинами, неважно, кто они по национальности — арийцы или евреи. — Ее пальцы расстегнули форменные брюки и гладили его член. — Не надо воевать со мной. Позволь мне любить тебя. Позволь мне показать тебе, что мы, еврейки, ничем не отличаемся от всех остальных женщин. У нас такие же тела, такие же сердца, такие же…

Собрав всю свою волю в кулак, Шварц оттолкнул ее.

— Не трогай меня! — прохрипел он. — Мне надо уйти… уйти…

Женщина удивленно уставилась на него. А Шварц в панике бросился к двери. Распахнув ее, он побежал вниз, и, зацепившись за что-то, вдруг растянулся на узкой деревянной лестнице. Но эсэсовец даже не почувствовал боли, так ему хотелось как можно скорее выбраться отсюда. Он сделал еще несколько шагов и оказался в обитой красным плюшем гостиной, в которой находились гауляйтер Шмеер и склонившаяся над ним тощая проститутка в черных шелковых чулках. Шварц едва не опрокинул кресло, в котором сидел гауляйтер.

— О, святой Иисус, святая Мария, святой Иосиф! — раздраженно вскричал Шмеер. — Что на вас нашло, гауптштурмфюрер? Куда вы несетесь?

Но Шварц, не обращая на него внимания, уже боролся с входной дверью. Он никак не мог открыть створки, и, наконец, распахнул их отчаянным пинком ноги. Выскочив на ночную улицу, офицер побежал вперед, а затем остановился в каком-то темном закоулке, в которой воняло тухлой капустой и кошачьей мочой. Шварца стало неудержимо рвать. Казалось, он никогда не сможет остановиться.

К нему подбежал Шмеер, наскоро прикрывший наготу сорванной со стола скатертью, и проститутка-еврейка в своем стареньком пальто с нашитой на груди звездой Давида. Они в изумлении уставились на неудержимо блюющего гауптштурмфюрера СС.

В конце концов им все-таки удалось убедить Шварца вернуться в бордель. Проститутка вытерла с губ Шварца остатки рвоты и, бережно взяв его под руки, вместе со Шмеером повела его обратно. Вскоре эта странная процессия скрылась за дверью борделя.

Из-за стоявших напротив мусорных баков медленно поднялся наблюдавший за всем этим гауптшарфюрер Метцгер. Он отряхнул с колен грязные капустные листья и чуть не упал — его сильно пошатывало после обильных возлияний в пивной. Но глаза Мясника все равно светились от радости — как бы ни был пьян унтер-фюрер, он все равно сумел четко рассмотреть звезду Давида, нашитую на пальто той женщины, которая шла вместе с гауляйтером Шмеером. С тем самым мерзавцем, который каждую неделю развлекался с его законной супругой все то время, что он воевал на Восточном фронте.

— Ну что ж, фазанчик, — злорадно процедил он сквозь зубы, — теперь-то я схватил тебя, схватил прямо за твои жирные яйца!

Метцгер попытался поправить фуражку на голове, но у него ничего не вышло — она продолжала сидеть все так же криво. Впрочем, теперь это его не волновало. Он быстро вышел на площадь, где высилось здание собора, и, выпятив грудь, точно на параде, зашагал вперед, по направлению к своей квартире. Его маленькие глазки мстительно сияли. С гауляйтером Шмеером, считай, было уже покончено.