Штрафники против гитлеровского спецназа. Операция "Черный туман" - Сергей Михеенков Страница 12

– Ну да… А чего ж… Бабенка она красивая, еще молодая, одинокая. Лучше с ней полежать. Чем с лейтенантом в сырой земле…

– Мой командир погиб геройски. Нас сбили во время атаки. – Калюжный оглянулся на Рогулю. – И звание у него было старший лейтенант. Через два месяца получил бы капитана. А на женскую тему ты лучше не напирай. Сейчас о другом думать надо. Бабьи коленки, Василь, бруствер ненадежный. За ними долго не насидишься. А Лида мне больше сестра. Понятно?

– Оно так. Тебе, Стрелок, виднее. В этом смысле… Насчет коленок. Но баба, учти, никогда не предаст.

Калюжный покачал головой. Все это время он не спускал глаз с Рогули. Даже когда набирал воду, боковым зрением продолжал сторожить «самооборонщика». Хуторских он уже успел изучить. Народ непростой, себе на уме. А уж о Рогуле всякие байки ходят. Мужик, мол, странный, живет с какой-то тайной, которую носит в себе, как носят врожденный недуг.

– Слышь, Стрелок? А Красная Армия придет, с тебя ведь тоже спросится. По всей строгости военного времени. А? Ты-то на что надеешься? Думаешь, летчика спасешь и тебе разом все спишется?

– Мне нечего списывать. На совесть свою я ничего такого не брал. Немецкую повязку не ношу. А что оказался на временно оккупированной территории… Так ведь сбит в бою. Был тяжело ранен. Мне бояться нечего. Вот, табельное оружие командира храню.

– Хотел мне из него башку прострелить, – усмехнулся Рогуля.

– Ну да. Если бы ты к каминцам поехал.

– Все вы тут чистенькие. На кого ни глянь. Один Василь Рогуля в навозе найденный… Но и ты, Стрелок, не думай, что тебе все так легко сойдет. Даже если летчика найдем живого. Не такая она простая, советская власть.

Калюжный молчал. Знал, что, если Рогуля начал, то из него рано или поздно и остальное посыплется. Хотя, с одной стороны, он прав. Начнут разбираться, припомнят и брошенный пулемет, и рапорт командира отыщут. В нем еще вон когда лейтенант Горичкин писал о том, что он, стрелок Калюжный, оставил самолет и пулемет, не сделав ничего для их уничтожения. А теперь он, Калюжный, жив, а Горичкин погиб. За брошенный пулемет Калюжный отбыл месяц в штрафной роте. От звонка до звонка. Научили и его воевать в пехоте. Да еще в какой… А теперь все, при желании, можно представить так, что он отмстил своему командиру за рапорт. Но другой дороги нет.

В черемуховых зарослях, которые с берегов буквально обваливались в рыжеватые от близости торфяников, но уже прозрачные воды Каменки, время от времени вспыхивал соловей. Будто чуя посторонних, он выводил два-три коленца и замирал. И Рогуля, и Калюжный тоже слушали его с перерывами, больше следя друг за другом. Рогуля посматривал на оттопыренную на животе рубаху Стрелка, где торчал под ремнем ТТ. А Калюжный – на винтовку «самооборонщика», по-прежнему лежавшую в сене под вытянутой вдоль грядки ногой, обутой в солдатский сапог.

Весенний лес был полон гомона и счастья проснувшегося, обновленного мира, которому не было никакого дела до войны.

Капитан Линев лежал в зарослях черничника и слушал, как в кустах крушины переговариваются какие-то суетливые птицы. Они прилетели домой, на родину, и теперь, видимо, нашли укромное место и ладили гнездо. Совьют себе незамысловатый дом, отложат яйца и начнут высиживать потомство. И к осени стая дроздов в этом лесу станет больше. А мы, вздохнул капитан Линев, все бьемся, бьемся и бьемся. И нам без этого нельзя, вздохнул он, удерживая строй своих внезапных мыслей в той правильности, без которой невозможно было жить ни в воздухе, ни на земле. Потому что в воздухе надо было драться, а на земле служить.

Для комэска Линева этот полет был сто третьим боевым вылетом. Начинал он в сорок втором, под Калугой. Прибыл в истребительный полк лейтенантом. Ускоренный курс – «взлет – посадка». В первый же день дали старенький латаный-перелатаный «ишачок», который, как потом выяснилось, числился в полку как учебная машина. Но учиться в сорок втором, когда немцы начали танковый прорыв под Сухиничами и Жиздрой, угрожая выходом во фланг обороны Западного фронта, было некогда. Да и некому. Каждый день из полетов не возвращалась одна-две машины. Когда он забрался в кабину И-16, спросил у оружейника, как стрелять. Сержант оторопело посмотрел на него. Потом, видя такое дело, начал быстро объяснять принцип работы пулеметов и новой, недавно установленной 20-мм пушки ШВАК. В училище их научили только взлетать и садиться. Летать и стрелять предстояло научиться в бою.

И Линев научился. Стрелять за несколько минут научил сержант-оружейник. Линев оказался неплохим учеником. Вдобавок ко всему ему везло. В том числе и теперь. Сбит. Но машину посадил. Снаряд, застрявший в обшивке, не взорвался ни в момент попадания, ни во время посадки. Сам жив. Хотя ранен. Машина не горит. Немцев нет. Разве это не везение? И если ему снова повезет, как везло до сих пор, и он отсюда выберется, не отдав в руки врагу ни машины, ни прибор, этот полет он запомнит навсегда. Как и первый боевой.

В тот первый памятный день они вылетели сопровождать эскадрилью штурмовиков. «Горбатые» поразительно ровным строем пронеслись над их аэродромом. Взлетели и они. Звеном, тремя истребителями. Парами начали летать с сорок третьего, переняв эту тактику у противника. А тогда еще летали по старинке, тройками.

Легли на курс. Вскоре вышли на цель. Штурмовики быстро отработали по целям и начали уходить. Немного растянулись. Начали собираться. И в это время на них сверху бросились «мессершмитты». Командир звена качнул крыльями и бросился на перехват. Что было потом, Линев помнил отрывочно. Как смутный сон. Из боя они вышли вдвоем: командир звена, теперь подполковник Воробьев, и он, лейтенант Линев. Пулеметы и пушка были пустыми. Горючего – только до дома. Немцы преследовать их не стали. Потом, когда сели на своем аэродроме, старший лейтенант Воробьев вместе с техником и сержантом-оружейником вытащил его из кабины, дал хлебнуть из фляжки и рассказал, что лейтенант Иванов сгорел в самолете, выпрыгнуть не успел, что они срубили по одному «мессеру» и что надо идти докладывать «бате» о результатах полета. Лейтенант Иванов не выпрыгнул потому, что парашюта у него попросту не было. Без парашютов они продолжали летать еще три месяца. Потом в полк поступили новые машины, укомплектованные радиостанциями и парашютами.

Вчера во второй половине дня он взлетел с аэродрома «Шайковка». Ведущим у него был лейтенант Смирницкий. Только что получили новые самолеты. Предстояло опробовать их не просто в воздухе, а в бою. Потому и полетели самые опытные. Вернее, дело обстояло так. Когда полк получил это необычное задание, «батя» взглянул на него и сказал коротко:

– С кем полетишь в паре, решишь сам.

Задача стояла в общем-то обычная: сопровождать звено «петляковых». Цель – полевой аэродром подскока «Омельяновичи», где, по данным авиаразведки, базировались немецкие истребители и до полка пикировщиков Ю-87. Немецкий аэродром «Омельяновичи» – маршрут недальний, хорошо знакомый. Не раз летали туда. Не раз оттуда немцы налетали на их базу в Шайковке. Обычная история, когда неподалеку, через линию фронта, базируются два крупных аэродрома.