Вяземская голгофа - Татьяна Беспалова Страница 11

– Не надо! – взмолилась Ксения. – Я прошу вас, не надо больше!

Тимофей отступил, а из-за двери вышел старик. Он тяжело ступал, опухшие ноги едва держали его. Тело старика подпирала сучковатая клюка. Из-под бабьего платка, прикрывавшего его голову, выбивались седые пряди. Дед пах дешевой махрой и ещё чем-то сладким, неведомым. Тимофей потянул носом.

– Конфетами эдакое рыло кормите? Ирисками?

– Здравствуй, гордый человек. – Старик, кряхтя, поклонился.

Из-за ветвей сирени вякнул клаксоном кабриолет.

– Ещё минута! – крикнул Тимофей в темноту. – Мне тут надо… проститься.

И, посмотрев на деда, добавил:

– Уйди, а? Я с девушкой только прощусь.

– Прежде чем трогать её, скажи, кто ты и откуда. Чей?

– Ничей! – Тимофей сплюнул. – Ты уж прости меня, старик. Девушка ждет. Мне надо закончить тут…

Дед ухмыльнулся.

– Нет, ты мне скажешь, кто ты и откуда! – прошамкал беззубый рот. Нет, не ел старый хрыч ирисок. Нечем ему.

– Это Тимофей Ильин, дяденька, – пролепетала Ксения. – Он летчик, орденоносец, герой.

– Антихрист он, – прошамкал дед. – Мерзкий, злой антихрист. И ты опоганилась им, детка. Теперь его грязь и на тебе тоже.

– Слушай, – всполошился Тимофей. – Не тебе ли, лишенец, я пару недель назад в морду сунул?

– Мне. Большая честь!

– Ну так получи ещё!

Тимофей для острастки ударил ногой по клюке. Та с деревянным стуком ударилась о стену дома и упала на землю. Тело деда скрючилось, он хватал рукой воздух в тщетных поисках опоры. Старик опускался на колени медленно, с тихим жалобным стоном. Тимофей почувствовал, как тонкие пальчики Ксении вцепились в его плечо.

– Прошу, не надо! – молила она. – Дяденька стар. Ноги его совсем не держат. Он не хотел вам грубить.

– Я-то как раз хотел грубить. – Старик стоял на коленях, опираясь одной трясущейся рукой в землю, другой отирая испарину со лба. – Я стар и не могу защитить тебя, Ксеня. И никто не может. От антихриста защитит лишь молитва…

– Замолчи, дядя!

– Он обесчестил тебя у меня на глазах, а я промолчал, струсил, многогрешный. Увы мне! А ты его оставь, Ксеня, не то он причинит тебе зло ещё большее!

– За что ты поносишь меня, старик? – в глазах у Тимофея потемнело. Выпитый коньяк, бессонная ночь, ревность, навязчивая девчонка – нет, надо срочно покончить со всем этим! Он слышал, как где-то очень далеко крякает клаксон кабриолета. На один лишь миг Тимофею почудилось, будто кто-то толкнул его под руку.

– Антихрист! – прохрипел старик, и тогда Тимофей ударил его.

Хотел просто пнуть в бок ногой, но зачем-то занес кулак и ударил по голове. Старик рухнул набок. Девчонка отчаянно верещала, наскакивала на него, хватала горячими ручонками. Потом она куда-то делась, даже вопить перестала. А Тимофею чудилось, что какая-то неизвестная ему доселе, но непререкаемая сила овладела его телом. Его кулаки, плечи, ноги соударялись с разными предметами: твердыми и мягкими, устойчивыми и подвижными, мертвыми и одушевленными. Его сила не имела границ, не подчинялась разуму. Да о чем раздумывать, когда он, герой и орденоносец, коммунист, подвергается нападкам какой-то нищей швали, лишенцев, мелких людишек, жизни которых цена – одна копейка, и то с переплатой? Тимофей не мог остановиться, пока кто-то не ударил его по спине. Удар оказался чрезвычайно болезненным. Стало так темно, будто на голову ему надели пустое ведро и со всех силы ударили по нему ещё раз. Тогда Ксения закричала снова. Её голосу вторили странные причитания, голос навзрыд произносил смутно знакомые, но давно позабытые слова. Когда Тимофей нашел в себе силы, чтобы разомкнуть веки, первой, кого он увидел, оказалась Вера. Летчица сидела на нижней из трех ветхих ступеней, ведущих в сени. Она держала на коленях голову старика. Сучковатая клюка стояла рядом с ней, прислоненная к стене. Заметив, что Тимофей очнулся, Вера взяла клюку в руки.

– Станешь бить меня? – сообразил Тимофей.

– Ещё бы! – отозвалась она.

– Защищаешь не тех…

Она не дала ему договорить:

– Убирайся прочь!

Тимофей поежился. Тело его ныло. Голову сдавливали болезненные спазмы.

– Ты избила меня? Зачем ты это сделала? Ради этого вот лишенца? Да не поп ли он?

– Ты же сам говорил: ради веры можно совершить многое. Помнишь?

– Как в таких случаях говорят лишенцы? Гореть мне в аду? – усмехнулся Тимофей.

Зрение постепенно возвращалась к нему. Из мрака возникла обитая вагонкой стена дома, заплаканное лицо Ксении, высокая, ломкая фигура Наметова.

– Не волнуйся так, Тимка! – буркнул Генка. – Если ты отправишься в ад, я последую за тобой и туда.

– Греховное суесловие, – едва слышно прошамкал старик.

Вера оглаживала его плешивую макушку, перебирала пальцами седые, давно немытые и нестриженые пряди.

– Надо зайти в храм. Муторно мне. Нехорошо. Мы забыли о Боге, а завтра отправляться в часть, – приговаривала она.

* * *

Не прошло и месяца, как всё изменилась в Нагорном поселке. Шоссе и обочины дорог в окраинных кварталах ощетинились противотанковыми «ежами». По улицам маршировали серьезные мужчины в кепках, с винтовками за плечами. Дивизии народного ополчения формировались одна за другой. Нагорный поселок стал стремительно пустеть. В сквере, рядом с памятником товарищу Молотову, люди сбивались в стайки, сообща слушали репродуктор. Потом расходились каждый по своим делам. С началом бомбежек надо было осваивать науку борьбы с зажигательными снарядами. Ксения погрузилась в полную тревог суету.

За всеми треволнениями похороны старика-лишенца прошли незамеченными. Мать Ксении распорядилась по-своему: пригласили священника, совершили погребальный обряд, поплакали.

Ксения ходила к призывному пункту на Донскую. Коридоры бывшего Института глухонемых были наполнены озабоченными мужчинами. Пахло кирзой и ружейной смазкой. Ненароком задев плечом, тут не просили извинения, а просто гнали прочь, к мамке на кухню. Так продолжалось до тех пор, пока возле кованой ограды она не столкнулась с Клепчуком.

– Дочка Наметовых? – сурово спросил он.

– Нет. Я подружка Клавы – Ксения Сидорова, – прошептала Ксения.

– Зачем тут? – скривился Клепчук. – Ах, да! Комсомольский порыв!

– Я только хотела… – Ксении никак не удавалось перебороть робость. – Но меня посылают к маме на кухню… так обидно.

– Не робей. Сейчас ты нам не нужна. Но осенью можешь понадобиться.

– Зачем?

– Тупой вопрос. Когда понадобишься, тогда и узнаешь, зачем. А пока ступай отсюда, но не к маме на кухню, – ирония Клепчука отдавала горечью. – Ступай на курсы медсестер. На Пироговке. Знаешь?