Операция "Святой" - Владимир Сиренко Страница 11

Канцлер Австрийской республики Курт Шушниг приехал на виллу в Венском лесу, где жила его семья.

— Мадам? — коротко спросил дворецкого, передавая цилиндр и перчатки. — Фройлен?

— Мадам и фройлен были на лыжной прогулке, отдыхают. Ужин через четверть часа. Телефонограмма вашему превосходительству. Вас просит о встрече профессор Дворник.

Шушниг удивился. Он не видел своего учителя почти двадцать лет. Сейчас показалось, они встречались в иной жизни. Конечно, в иной — тогда не было ни Чехословакии, ни Австрийской республики, была Австро-Венгрия, и Шушниг учился у Дворника сначала в Католическом колледже в Вене, тогда-то они и были особенно близки, потом в Праге на теософском факультете Карлова университета Шушниг слушал лекции Дворника по философии. Вскоре — война, Версаль, новые границы. Они потеряли друг друга, но не забыли. Что же должно случиться, если профессор, много лет не подававший о себе вестей, вдруг просит о встрече?

— Приму, непременно приму, — торопливо ответил канцлер. — Телефонируйте профессору, что я жду его завтра ко второму завтраку, если ему удобно.

На половину жены Шушниг не пошел. Пять лет назад, когда он впервые в качестве канцлера Австрии прибыл в Париж, «Пари-Матч» опубликовала сообщение о посещении им скабрезного ресторана «Лидо». Крупный заголовок: «Побывав утром на мессе в церкви архиепископства, канцлер Шушниг ночью развлекался в «Лидо». И несколько фотографий, где он просто-напросто обедает со своими друзьями. Если бы не ретушь, можно было бы подумать, что дело происходило днем. Но одна недружелюбная рука отретушировала снимки, другая — умело подложила номер газеты фрау Шушниг. Разрыва не произошло, но их личные взаимоотношения надломились. Жена не захотела понять, что нацисты воспользовались его обычным любопытством — хотел посмотреть частную парижскую жизнь — и так попытались дискредитировать в глазах венцев. Впрочем, фрау Шушниг была далека от политики… В своем гневе она не увидела, как несчастен был ее Курт, вернувшись из Франции. Ке д’Орсэ не дала ему тогда никаких гарантий. Он понял, Франция оставляет Австрию на произвол судьбы. Его во Франции не поняли, хотя прием оказали доброжелательный, но тихий, без официальной помпезности — парижане не могли забыть, как предшественник Шушнига Дольфус приказал расстрелять рабочую демонстрацию, выступившую против фашизации страны, поэтому вслед машине Шушнига свистели и шикали, бросали гнилые помидоры и незрелые каштаны. Французские лидеры прямо говорили канцлеру: «Австрийцы же согласны на аншлюс, разве нет? Как иначе понимать вашу тенденцию к фашизации? А раз так, что же вы хотите от нас, каких гарантий?» Не понимали они, что хаймвер, штирийские бароны, крупные землевладельцы, банкиры, тесно связанные с германским капиталом, — это еще далеко не вся Австрия. Австрийцы, настоящие австрийцы, воспитанные на традициях своей культуры, никогда не согласятся стать подданными рейха. Но Европа раз и навсегда причислила Австрию к фашистским государствам, а о нем, Шушниге, Эррио изволил пошутить: «Премьер, сидящий на откидном стуле». Вот оно как — временное, случайное место занял временный, случайный человек! Он исчезнет, и о нем забудут… Еще немного, и скинет его с «откидного» стула новоявленный австрийский фюрер Артур Зейсс-Инкварт.

Мысль о плебисците опять пришла в голову, когда Шушниг снял свой глухой черный сюртук, делающий его похожим на католического священника, и устроился в кресле, ожидая, когда ужин подадут ему в кабинет. А что даст плебисцит? Проголосуют за аншлюс — тому так и быть. Проголосуют против? Сегодня ему положили на стол очередной ультиматум Зейс-Инкварта. Откажись большинство австрийцев от аншлюса — Вену ждет путч, куда лучше подготовленный, чем в тридцать четвертом году. И к нему в кабинет, как тогда в кабинет Дольфуса, войдут люди, переодетые в форму полицейских, и застрелят, как застрелили Дольфуса. А потом по радио, занятому путчистами, будет сказано, что кабинет канцлера Шушнига подал в отставку, и президент Миклас предложил сформировать новое правительство Зейсс-Инкварту. Не смерть пугала Шушнига — позор поражения. «Надо было давно, сразу же после гибели Дольфуса, проводить плебисцит по реставрации монархии, тут никто бы не прогадал, венцы — стихийные монархисты. Я знаю, народ полагает, что реставрация больше, чем что-либо другое, будет содействовать консолидации политических сил Австрии и ее сопротивлению Германии. Народ уверен в этом».

Но эта мысль не успокоила. Тогда, в тридцать четвертом, удалось быстро ликвидировать путч. За день с мятежниками справились полиция и армейские части. Но теперь? Когда в австрийской армии восемь офицеров из десяти — члены национал-социалистской партии? Теперь, когда набожным австрийцам сам кардинал Инницер, папский унций, внушает с амвона собора святого Стефана, что аншлюс с Германией — единственное спасение от еретиков, большевизма и голода, который несет конец света, — так сказано в Апокалипсисе…

Совсем недавно кто-то из домашних принес сплетню, будто Гитлер заперся в своей резиденции в Берхтесгадене, разложил перед собой огромную коллекцию почтовых открыток с видами Вены и решает, где разместить коричневые дома. Что это — прямая угроза или только результат паралитического слабоумия?

«В Европе считают, что покойный Дольфус — вот подлинный символ сопротивления аншлюсу и Германии. А я, Шушниг, — на приставном стуле, так, тряпка… И никто не хочет понять, что я пожинаю плоды, посеянные именно Дольфусом. Наверное, нужно умереть, чтобы стать героем. Пусти я сейчас пулю в лоб, Австрия прекратит существовать как суверенное государство». Подумал и вздрогнул: послышались мелкие шаги дочери. Хорошо бы зашла. Нет, побежала мимо его двери… Наверное, звонить в Вену, подружкам или кавалерам? Не заметил, как девочка стала большой. Совсем недавно пугалась, когда он читал ей «Крошку Цахес». Теперь она ничего не боится. Так и заявила на рождество: «Чем мучиться неизвестностью и ждать, когда нас свяжут и отправят в тюрьму, лучше спокойно отдать власть Гитлеру. В конце концов, он такой же австриец, как мы все. Родился в Линце, как мама». Что было ей ответить? Говорят, дети — наша совесть. Дети и старики. Шушниг проводил взглядом дворецкого, поставившего перед ним поднос с едой, и спросил себя, зачем он понадобился старому профессору, как говорят, ныне доверенному лицу президента Бенеша? Париж и Лондон он посетил, конечно, не для теософского диспута. «Может быть, он начнет агитировать меня за восточный пакт? Пропагандировать систему коллективной безопасности? Говорят, Леон Блюм — красный. Левые силы… Евреи, атеисты, дельцы, политиканы — вот что такое левые силы. Значит, вместе с Советами противостоять Германии? Может быть, ввести в Вену войска господина Ворошилова?» В Шушниге закипела злость. Она редко посещала его, иезуиты, у которых он воспитывался до поступления в Католический колледж, научили его управлять собой и не опускаться до низменных страстей, но… Или, может быть, прикажете ввести в правительство коммунистов и социалистов, как французы? Опыт имеется: Гитлер приказал, и нацисты в правительство введены были. Нет, господин Блюм как гарант Австрии невозможен. А Советы в этой роли… Это просто смешно! Весь мир посмеется над Австрией, поклонившейся русским. И под этот смех люфтваффе забросает Вену бомбами… Начнется война, опять мировая война, в которой опять обвинят маленькую Австрию. Или еще хуже — Европа станет большевистской. Красным доверять нельзя. Они могут, конечно, оказать реальную помощь, но тут же объединят вокруг себя всех красных — и австрийских, и чешских, и немецких… И все. Русское дворянство бежало от большевиков к европейцам. А куда побегут европейцы? В Америку? В Австралию? В Африку? Шушниг перекрестился. «Впрочем, — сказал он себе, — не надо так мрачно оценивать ситуацию. Если это правда, что Германия собирается воевать на два фронта — и с Францией, и с Советами… Главное, продержаться до первого сентября».