Первая командировка - Василий Ардаматский Страница 11

Самарин сполз в кювет и услышал прерывистый стон. Несколько минут лежал затаившись — стон не умолкал. Тогда он пополз по канаве и вскоре наткнулся на чье-то тело. Пригляделся — молодой. Он стонал, лежа навзничь в раскидку.

— Ты меня слышишь? — прошептал Самарин в белое лицо молодого.

Стон прекратился.

Начало светать. По шоссе пронеслись еще несколько одиночных легковых машин. Переждав; пока они скрылись за поворотом, Самарин привстал и сразу увидел пожилого. Он лежал в поле, шагах в десяти от шоссе, в странной позе — будто стоял на коленях и молился, уткнувшись лбом в землю.

Самарин перебежал к нему, осторожно завалил его на бок и в ужасе отшатнулся — грудь у пожилого была разворочена, виднелись сломанные ребра. Он был мертв. Поодаль лежали его рюкзак и автомат.

Самарин взял их и ползком вернулся к молодому. Тот уже не стонал, и глаза его были широко раскрыты. Увидев Виталия, он чуть повернул к нему голову и быстро-быстро проговорил непонятное — наверное, по-латышски. Его гимнастерка от правого плеча до пояса была черной от крови. Самарин расстегнул пуговицы, оттянул гимнастерку — угол плеча у молодого был точно срезан, из раны лениво сочилась кровь...

— Санитарный пакет... в моем мешке... — еле слышно проговорил молодой.

Самарин посмотрел вокруг — его мешка не было. Тогда он развязал мешок пожилого. Сверху в нем были какие-то тряпки, а под ними — непонятные тяжелые коробочки из фанеры. Санитарного пакета не было, но оказался финский нож.

Самарин разрезал гимнастерку и высвободил плечо молодого. Тряпками сделал повязку.

В это время на шоссе снова показались машины. Самарин схватил автомат пожилого, лег на дно кювета рядом с молодым и вдруг услышал его тихий, прерывистый голос:

— Останови машину... останови...

— Это немцы, — прошептал Самарин.

— Останови... я знаю... что сказать... Все будет хорошо...

— Ты что, рехнулся?

— Останови! — вдруг громко крикнул молодой, и, видно, на этот крик ушли все его силы — он обмяк и затих.

И только в этот момент Самарин потрясенно осознал, что молодой и он говорили по-немецки...

Может, целый час, а то и больше Самарин волоком тащил молодого от шоссе. Тот то приходил в сознание и начинал стонать, то умолкал. Возле той речки, где они недавно умывались, Виталий положил его под куст, а сам, обессиленный, приник губами к прозрачной воде.

Что же делать? Что делать? Из головы не выходили слова молодого: «Останови машину... я знаю, что сказать». Но может, он бредил? Но нет, не похоже...

Самарин встал и замер — от леса доносился явно приближающийся металлический рокот. И он увидел два танка. Один за другим они двигались вдоль леса. Из башен выглядывали танкисты. В следующее мгновение он разглядел на башнях танков белые звезды. Наши звезды!

Самарин, подняв вверх автомат, побежал наперерез танкам, крича во весь голос:

— Стойте! Стойте! Стойте!

Танкист увидел Самарина, когда он был всего в нескольких шагах. Танки остановились, глухо рокоча моторами.

— Что тебе, папаша? — спросил танкист, вылезший по пояс из башни.

Самарин не мог ответить. В горле у него забулькало. Он стоял и беззвучно смеялся.

— Рехнулся! — прокричал танкист другому и, перегнувшись к Самарину через край башни, спросил криком: — Папаша, немцы тут есть?

Самарин все смеялся и ничего не мог сказать. Вдруг он понял, что танки сейчас уйдут. И тогда он бросился на танк и стал вскарабкиваться на его скошенный передок. В смотровую щель он смутно увидел чьи-то глаза и закричал туда — в черноту щели:

— Я к своим пробиваюсь! Возьмите меня! Товарищи! Товарищи!

Никогда он не забудет этих минут. И как он потом рассказывал танкистам, кто он такой, а они не верили. И как он, вынув из ботинка партбилет, отдал его танкистам, и они смотрели на фотографию в билете, потом на него — и снова не верили.

Но потом все же поверили и взяли его в танк. Тут он стал рассказывать о подозрительных окруженцах — надо взять того, который еще жив, но танкист только обматерил его.

Позже Самарин узнает, что танки находились в разведке и заниматься еще и его окруженцами не могли.

Самарин, как приказал танкист, лег на горячее, пахнущее горелым маслом днище, засунул голову под сиденье водителя.

Что затем происходило с танками — Самарин не знал. Оглохший от грохота, одуревший от гари и дикой непрерывной тряски, он ощущал такое счастье, что ему хотелось плакать.

Спустя какое-то время тряска вдруг прекратилась и наступила тишина. Кто-то дергал его за ногу:

— Жив? Вылезай!

Когда он спрыгнул с танка на землю, ноги не удержали его, и он упал, больно ударившись головой о гусеницу. Сам не смог встать. Его подняли и повели куда-то.

Потом он узнает, что из разведки вернулся только один танк, его танк. Опять везение. И он будет нещадно ругать себя за то, что не узнал имен своих спасителей. Когда спохватился, этого уже нельзя было выяснить...

В штабе, где он оказался, его сразу же передали в особый отдел, так что пожилой окруженец о порядках в нашей армии был информирован неплохо.

С этого и начался допрос — Самарин рассказал об окруженцах. Особист все записал.

— Я просил танкистов взять хотя бы живого, но...

— Это ни к чему, — не дослушал особист. — С такими ранениями и молодой наверняка уже покойник, да и не до них сейчас. Расскажите-ка лучше о себе.

Самарин стал рассказывать. Особист слушал его вроде невнимательно, но, когда он стал задавать вопросы, Виталий понял, что свой хлеб особист ест не зря — Самарину стоило немалых усилий, чтобы не запутаться в ответах.

Допрос, однако, вскоре прервался — в штабе была объявлена боевая тревога.

Как известно, контрудары 20-й армии большого успеха не принесли. Поначалу вражеские войска, не ожидавшие таких сильных контрударов, начали отходить от Орши, но затем немецкое командование, располагавшее значительно превосходящими силами, организовало активную оборону и начало маневр в обход 20-й армии, стремясь взять ее в кольцо. Генерал Курочкин, понимая, какая опасность нависает над его армией, провел искусный маневр по выведению ее из обхвата. Вот в это время штаб, где находился Самарин, и был поднят по тревоге. Он участвовал в бою против батальона фашистов, продвигавшихся вдоль небольшой речки. Бой длился всю вторую половину дня. Самарин действовал вместе с особистами штаба, оставаясь как был, в учителевой брезентовой куртке, заросший, при бороде, с автоматом пожилого «окруженца». Когда он был нужен кому-либо, ему кричали: «Эй, партизан!..» Дрался он смело, и это было замечено.

И снова везение — ни царапинки. После этого боя особисты смотрели на него совсем по-другому и, когда предоставилась возможность, отправили его в Москву в санитарном поезде.