Холокост в Латвии. «Убить всех евреев!» - Максим Марголин Страница 11

— Она на плаще, на плаще, вот тут! — Кобляков показал на тележку за спиной.

Цукурс помолчал, потом сунул руку в правый карман кителя. Шолом почувствовал, как сердце забарабанило прямо в голове и ужасно пересохло во рту. «За пистолетом полез», — подумал он. Цукурс вынул из кармана смятую пачку сигарет и кинул ее Коблякову.

— Держи, пригодится, — он забрался в машину и небрежно бросил еврею:

— Ну, прощай!

Эту историю рассказал мне Шолом Хаймович Кобляков спустя полвека. Он говорил, что прошло столько лет, а он помнит этот день в мельчайших деталях. Как ослепительно горели на солнце синие крылья «хорьха» и он ждал выстрела в лицо…

Новая жизнь явно налаживалась, евреи в ней были совершенно лишними, сорняками, предназначенными для безжалостной прополки, поэтому уже 2 июля капитан Цукурс решил переместиться из своей скромной двухкомнатной квартирки в муниципальном доме в более приличное жилье. Он выбрал себе квартиру некоего Пинкуса Шапиро, своего довоенного знакомого, велев всей его семье немедленно убираться из своего дома, забрав только самые необходимые вещи. Шапиро попросил сжалиться. В ответ на это Цукурс забрал его в Центральную тюрьму, откуда бывшего квартировладельца увезли на расстрел в Бикерниекский лес. А шестнадцатилетний сын Шапиро Абрам хорошо играл на пианино, и бравый капитан знал об этом. Однажды Цукурс в своей новой квартире устроил вечеринку для ребят из латышской полиции и велел Абраму развлекать гостей своей игрой. Еще из развлечений там была молоденькая евреечка, которую вся честная кампания раздела догола, а потом по очереди насиловала. Юный пианист все это видел. Он чудом выжил и рассказал об этом в 1949 году в юридическом отделе Организации освобожденных евреев в Мюнхене.

Цукурс отчего-то очень любил Францию и французский язык. Он даже специально выискивал среди привозимых на улицу Валдемара, 19, в подвалы штаба команды Арайса, евреев, говорящих по-французски, и беседовал с ними в попытках отточить произношение, что, впрочем, не мешало ему позже отправлять их в расстрельные ямы. Кстати, после войны капитан Цукурс с семейством бежал именно через Францию. Сохранилась даже фотография — он с женой Милдой в летнем веселом Париже сорок пятого года, перед бегством в Бразилию. Но обо всем этом позже…

Много, много было палачей — выходцев из офицерского корпуса латвийской армии.

Например, лейтенант-кавалерист Вилис Рунка, ставший при нацистах комендантом концентрационного лагеря в Валмиермуйже, что около города Валмиера. Это именно он, находчивый и остроумный комендант, придумал весной сорок второго года связать между собой всех приговоренных к расстрелу узников лагеря — числом около ста восьмидесяти человек. Русские, латыши, евреи, цыгане — женщины, дети, старухи и старики — выстроились длинной цепью, притянутые друг к другу за запястья тонкой, прочной, специально приготовленной бечевой. Первый же убитый, падая в выдолбленную в мерзлой земле неглубокую могилу, потянул за собой следующую жертву. Ничего, что некоторые полетели в яму еще живыми, зато вся акция завершилась в рекордно короткие сроки. А младший его брат, Арнольд Рунка, бывший капрал авиационного полка, служивший старшим надзирателем в том же лагере, сдружился с ротенфюрером СД Зициусом, который привез из далекого немецкого Кайзерслаутерна свое семейство — жену и сына. Желая развлечь приятеля, Рунка-младший придумал такую штуку — приказал вывезти в лесок в клетке из прутьев, в которой крестьяне обычно возят сухой торф на поля, полтора десятка цыганят. Рунка с Зициусом, вооружившись пистолетами, вручили сыночку последнего малокалиберную винтовку, и наследник ротенфюрера открыл охоту на своих сверстников, которых по одному выпускали из клетки. Если Зициус-младший промахивался или несчастный цыганский ребенок уже раненым после попадания малокалиберной пульки продолжал бежать, то стреляли взрослые. Ротенфюрер был очень доволен развлечением.

Не менее колоритной фигурой был полковник Карлис Лобе, организатор истребления вентспилсских евреев. Во время заключения Брестского мира Лобе юным офицериком был одним из адъютантов в свите Троцкого. Вскоре он опомнился и перебежал к Колчаку в латышский полк «Иманта», в составе которого воевал с большевиками. Вернувшись после Гражданской войны в Латвию, Лобе продолжил службу в армии. С приходом немцев полковник активно включился в деятельность отрядов латышской самообороны, организуя еврейские погромы и убийства.

Однажды к нему пришел совсем молоденький шуцман, преисполненный национальных чувств. Он жаждал записаться в команду расстреливателей. Матерый полковник ответил сопляку, что это — не детское дело, и ему, совсем молодому парню, нечего там делать. Юный боец оскорбился и донес на Лобе начальству, что тот запрещает патриотам выполнять священную миссию — стрелять жидов. Над полковником Лобе был устроен эсэсовский суд чести, все обвинения которого заслуженный офицер отмел одной фразой: «И в этом обвиняют меня, меня, который решил еврейский вопрос в Вентспилсе!» Тут уж возразить было нечего — полковник Карлис Лобе решил еврейский вопрос в Вентспилсе так же успешно, как и многие его армейские соратники, орудовавшие в других местах.

В конце лета и осенью сорок первого года отряд Арайса расширил поле своей деятельности. По указаниям офицеров СД и под их неусыпным контролем бойцы Арайса выезжали на работу в провинцию. Обычно отправлялись группами по сорок-пятьдесят человек на конфискованных рижских городских автобусах. Машины эти были синего цвета, поэтому эти акции в исторической литературе обозначаются иногда как «акции синих автобусов». Сухой язык статей в научных монографиях и исторических журналах не дает возможности прочувствовать всего, что творили в маленьких сонных городках люди, приезжавшие туда в этих синих рижских автобусах. Они ездили повсюду, их видели в Кулдиге, Крустпилсе, Валке, Елгаве, Бауске, Тукумсе, Талсах, Екабпилсе, Вилянах, Резекне. И везде они занимались одним — убивали. Убивали и убивали. Познакомьтесь, читатель, с одним документом — заявлением в Чрезвычайную комиссию по расследованию фашистских преступлений на территории Латвийской ССР. Его написал осенью сорок четвертого года доцент Латвийского университета, бывший замнаркома юстиции Артур Лиеде, который попал в плен при попытке эвакуироваться из Латвии в начале войны. У историков этот документ фигурирует под названием «меморандум Лиеде».

«В июле сорок первого года по дороге в СССР около Вецгулбене меня задержали люди из латышской самообороны и я попал в лагерь в Мадоне, где концентрировались политические заключенные. Условия здесь были нечеловеческими. Вместе с обычным насилием — жестоким битьем и пытками — надо отметить особый вид мучений, который применяли к заключенным. Единственную порцию еды в день — горячую похлебку — нужно было получать прямо в пригоршни и оттуда хлебать. Похлебка же часто с умыслом была настолько горяча, что ее невозможно было удержать в ладонях, и жидкость проливалась на пол. Поскольку она была единственной пищей за сутки, голодные люди слизывали похлебку с пола. На эту картину приходили полюбоваться немцы, а тех заключенных, которые находили в себе силы отказаться от пищи, безжалостно избивали.

7 августа за мной пришли три немца, связали руки и отвели на окраину Мадоны.