Оказия - Анна Шведова Страница 9

– Вот и я о том, – уныло подтвердил Кардашев.

Магия существовала всегда, но не всегда была желанна.

Когда в пятнадцатом веке один уважаемый греческий монах вывел основные законы магии и постулаты исцеления на основе нефизических явлений, это не принесло ему счастья в жизни, ибо его обвинили в ереси и сожгли на костре. Но его открытие полностью изменило историю Европы. И спровоцировало начало Темных веков. Однако постепенно приходило и понимание того, что в магии, или тауматургии по-научному, нет ничего противоестественного и противного Богу, если ее законы столь же постоянны, как и любые другие физические. Понадобилось почти полтора века, чтобы общественность задумалась над преимуществами нового вида деятельности, чтобы общие магические постулаты стали законами жизни, а церковь определила, что эти самые законы магии не менее непреложны и постоянны, чем обычные физические законы. Люди, способные пользоваться силами магии в любой степени, перестали быть изгоями, они даже стали нужны. Их ничуть не перестали бояться, но перестали видеть в них нечто непостижимо-страшное, даже несмотря на то, что использовали они силы, неподвластные большинству.

На самом деле магию практиковали всегда. До середины пятнадцатого века полными обладателями тайн магического мастерства были колдуны и ведьмы, с середины пятнадцатого до середины шестнадцатого (Темный век, или века, если уж следовать любящей драматизировать любое явление человеческой истории) инквизиция пыталась уничтожить магию вместе с теми, кто ее практикует, но не смогла, а только сильно проредила ряды традиционных магов, благодаря чему примерно с середины шестнадцатого века началось победное шествие тауматургов, магов новой эпохи, быстро и весьма ощутимо продвинувшихся в магическом искусстве благодаря разуму и науке. Новый вид деятельности особенно востребован оказался в кругах высшей знати, ибо кто, как ни маг, поможет низложить соперника, усмирить чернь или устроить козни против более сильных и удачливых врагов? Магия стала непременным спутником власти. Власть стала гордиться магами, которых пригревала, и они отвечали ей тем же. Ибо маги нынешней эпохи, тауматурги, в отличие от привычных ведьм и колдунов, или феров, были другими по сути. Они препарировали магию, бестрепетно вырезав из самого ее сердца таинственность и оставив прозаичную химию, физику и геометрию. Они разложили невероятно сложные магические процессы на составляющие, описали их и составили свои рецепты приготовления магических действий. Заклятья превратились в научно обоснованные формулы, а чудодейственные снадобья – в аптекарские коктейли и химические эликсиры. Само же чудо стало строго дозированным, измеряемым, разумно объясняемым и не менее привычным, чем разряд молнии – страшно, но объяснимо.

Впрочем, традиционных магов – феров, как полупрезрительно называли их тауматурги (от латинского «ferus», дикий), новые веяния не заставили отказаться от своих верований, традиций или магических путей. Скорее наоборот. Феры по-прежнему существовали и им явно не грозило вымирание. И большей частью причиной было то, что дипломированные тауматурги редко простирали свои бесстрастные взоры на мелочи, вроде болезней, родов, порчи урожая соседа, падежа скота, маленьких любовных хитростей, подобно отвороту и привороту, удачи в делах или дороге и прочего.

Так что пусть тауматурги были творением науки, логики, разума и города, но их было меньшинство. А большинством по-прежнему оставались феры – колдуны да ведьмы, следующие своей многовековой традиции и живущие где-то в сельской глуши подальше от прогресса. И пусть навевать ужас на соседей и держать в тисках провинцию так, как это было прежде, им уже не удавалось, они все равно оставались силой. Им принадлежали бескрайние просторы провинции, где они могли править с почти безраздельным величием.

…И то верно, что делать дипломированному тауматургу в такой глуши?

Оболонский мягко покачивался в седле, под ритмичный перестук копыт по полочкам раскладывая то, что ему удалось узнать за день. Еще вчера его единственным желанием было поскорее разделаться с этим заурядным делом и уехать из Звятовска, от его липких провинциальных разговоров и приторных взглядов. Будь Константин менее дотошным и обязательным, он сделал бы это уже утром. Но теперь он должен был довести дело до конца. Должен был все проверить. Сам. Если Брунов ошибся, Оболонский не побоялся бы доложить канцлеру Аксену, что его старинный приятель, мягко говоря, заблуждался. Но ошибся ли он? Не проверив все досконально, Константин не торопился с выводами, даже если эти выводы были очевидными.

И встреча с Кардашевым заставляла задуматься. Что потеряла в этих местах российская Служба? Почему ее привлек рядовой оборотень, или нет, не оборотень, а только еще слухи об оборотне, но она выслала на его поимку в чужие края целый отряд? Кардашеву известно гораздо больше? Несомненно. Только о чем? Его интерес наверняка связан с пропавшей Матильдой, иначе зачем было приходить к Брунову?

До встречи с Кардашевым Оболонский почти уверился в том, что исчезновение девицы ничего общего с оборотнем не имеет. Он не слишком утруждал себя раздумьями и вполне разделил мнение бургомистра и тех болтливых горожанок, с которыми успел пообщаться, о банальном бегстве дочери Брунова с каким-нибудь молодым человеком. Правда, поговаривали еще и о разбойниках, и о происках врагов самого Брунова. Но Оболонский знал то, о чем досужему обывателю не было пока известно. По словам старухи-экономки, из гардероба Матильды исчезли некоторые вещи, так, немного, на первый взгляд, незаметно, но ни драгоценности, ни запасная одежда, ни шкатулка с документами явно не нужны были девушке на конной прогулке в разгар жаркого летнего дня. Дочь Брунова явно знала, что вернется не скоро. Похоже, она сбежала или собиралась сбежать.

Но зачем-то же приходил Кардашев к Брунову? Не из-за страсти же к его дочери, хотя и такое нельзя исключать? Причем здесь Служба?

Оболонский не тешил себя надеждой выведать все это у самого капитан-поручика. Наверняка тот окажется крепким орешком, причем не слишком правдивым «орешком». Так что правду придется искать самому. И начинать нужно было именно с Матильды: найдется девица или ее след – станет понятнее роль Кардашева в этом деле.

За неимением других версий Константин придерживался общепринятого мнения – сбежала с кавалером. Ее-то он и намеревался проверить, а для начала стоило навестить господина Меньковича в его имении на болотах, поговорить с его людьми или хорошенько поспрашивать на дорогах.

С этим было более-менее понятно. И магу здесь явно делать нечего.

С оборотнем было сложнее. Если это не выдумка, не умело пущенный слух, прикрывающий чьи-то темные делишки, и не чья-то глупая выходка с целью понаслаждаться произведенной паникой (а такое тоже редкостью не было), то с появлением оборотня в звятовских лесах следовало считаться. Оборотни не были редкостью, они могли годами жить среди людей и сохранять свое инкогнито, тщательно пряча свою вторую сущность, обычно охотились на животных и очень редко – на людей, а потому чаще всего об их существовании обыватель и не подозревал. Вопреки сложившемуся мнению, обычные оборотни не агрессивны и полностью зависят от фаз луны. Совсем другое дело, если бестии срываются в гон… вот тогда они начинают убивать всех подряд. «Всех подряд» – это не только маленькие дети, с отвращением думал Оболонский, «всех подряд» – это кровь, ошметки человеческой и звериной плоти, вонь и трепещущий в эфире ужас. Избирательностью обычный оборотень не страдает, ибо если он типичен, то будет искать жертвы по принципу «подоступнее-поскрытнее», а если атипичен, то есть «сорвавшийся» – будет драть любого, кого ни встретит. Так что приписывать ему похищение детей в звятовских лесах было бы по меньшей мере необдуманно.