Игла бессмертия - Дмитрий Бовичев Страница 9

После ухода денщика Воронцов на краткое время предался унынию. Впереди его ждала подготовка к приёму, дело, в отсутствие сноровистого слуги, долгое и муторное. Тихон никогда не был к сим таинствам пригоден, а здесь, в глуши, едва ли найдётся толковый куафёр.

– Ива-ан!

– Я его кликну, барин, – кротко сказала старушка-стряпуха, выглянув из своего печного уголка.

Только вышла за порог, как послышался звонкий чистый голос, вовсе с её летами не соотносящийся:

– Ваню-юша!

Вскоре в зал вбежал давешний мальчик.

– Чего изволите, барин?

– Скажи, есть ли в вашем городе куафёр?

– Кто?

– Парикмахер.

– Нет, барин, немецких нет фамилий.

– Цирюльник, брадобрей – есть такие?

– А! Да, есть.

– Сбегай, позови.

– А нет его дома, с утра он по красным дворам ездит, господ прихорашивает.

– Тьфу ты пропасть. Тогда готовь баню, неси туда горячую воду, рушники, зеркало, потом будешь мне прислуживать. Скажи ещё, чтоб кафтан мой взяли почистить, да чтоб прилежно!

Мытарства Воронцова, паренька подавальщика и одной сведущей, с её слов, дворовой бабы продолжались круглым счётом два часа. За это время боброцские участники светского туалета обогатились знаниями таких благородных слов как «merde», «canaille», «gredin» и «bordel», а Воронцову запомнилось выражение «едрить тебя дрыном от задка да до загривка», которым мальчик попотчевал тётку. Однако ж в половине шестого Георгий уже рассматривал своё отражение в зеркале – пудра лежала хорошо, ровным слоем, уже не затрагивая усов и бровей, но выделяя тёмные с золотистыми искорками глаза; короткий парик не задирался, и собственных чёрных волос нигде не было видно. Надев свежую рубашку с кружевными манжетами, офицерские камзол и бриджи, чулки и туфли, и вновь посмотревшись в зеркало, дворянин остался вполне доволен собой. Не хватало только украшений. Воронцов открыл поясной футляр, где хранилось предписание, и достал оттуда золотое кольцо и золотой же перстень-печатку, в коем помещалось искусно вырезанное из оникса изображение ворона с крохотным бриллиантом на месте глаза. Что ж, бедновато, но для уездного собрания должно быть достаточно.

В предбанник просунулась лохматая голова дворового мужика.

– Барин, его высокоблагородие Александр Фёдорович пожаловали. Ожидают.

Вернувшись в залу гостиницы, Воронцов застал капитан-исправника сидящим в своём кресле и щедро наливающим из зелёной бутылки в кубок. На нём теперь был белый пышный ниспадающий на плечи парик, какие носили лет десять тому назад, и синий богато расшитый камзол того же времени.

– Рейнское. Не желаете на дорожку? Один артельщик мне поднёс, недурное винишко, отведайте, – протянул Колосков кубок.

– Не откажусь.

– Я заехал чуть ранее намеченного срока за тем, чтобы представить вас князю приватно, – продолжил исправник, оделяя себя второй половиной бутылки.

– Благодарю вас, это очень предусмотрительно.

– Ха-х, я, знаете ли, уже скоро четверть века на службе, «politique» понимаю.

Проследив за падением последних капель белого вина, знаток приватных манер поднял взор на Воронцова и широко улыбнулся:

– Здоровье ея императорского величества государыни-матушки!

– Виват!

Дворяне опорожнили кубки.

– Ахм, да-а. Пойдёмте теперь, бричка у порога.

Экипаж капитан-исправника был широк и рассчитан на двоих. Крепко, добротно сработанный, он, однако ж, имел изъян – как только его владелец помещался не по центру, а с какой-то одной стороны, то вторая непременно перекашивалась и подымала вверх соседнего пассажира. Так Воронцов оказался на такой высоте, как если бы ехал верхом, но при этом сидел скособочившись, упираясь руками и ногами, чтобы не сползти на капитан-исправника.

В движение экипаж приводил средних лет мерин, понукаемый одетым в потёртую ливрею бородатым дворовым мужиком.