Затаившийся страх - Говард Филлипс Лавкрафт Страница 81

Выцветшие глаза старика горели теперь сатанинским огнем, грязная бороденка торчала дыбом. Зедок, видимо, заметил, что я непроизвольно отпрянул назад, и злобно захихикал:

– Ха-ха-ха! Смекаешь теперь? Хотелось бы, наверное, быть на моем месте в те далекие деньки, когда я сидел на крыше своего дома, не спуская глаз с рифа. Дети все слышат – взрослые за разговорами просто не замечают их. И я тоже слышал, как шептались о капитане и его дружках, и решил все проверить сам. Ха-ха-ха! Однажды я взял у отца бинокль и залез, как обычно, на крышу. И увидел ночью на рифе странные фигуры, которые с восходом луны попрыгали в воду. Абед с командой находились в лодке, а то были какие-то неизвестные существа. Нырнув, они больше не показывались на поверхности… Что бы вы почувствовали на моем месте, если бы вот так мальчишкой сидели на крыше, смотрели в бинокль и неожиданно поняли, что странные фигуры – не люди и формы у них не человеческие?.. А? Ха-ха!

Старик был на грани истерики, и меня охватил безотчетный страх. Он положил на мое плечо свою руку с шишковатыми пальцами, и мне показалось, что дрожь в ней была совсем не от опьянения.

– И вот представьте себе, однажды вы видите, как с лодки Абеда в воду бросают какой-то тяжелый предмет, а затем на следующий день узнаете, что один юноша исчез из дома. Каково, а? О Хираме Джилмене никто больше не слышал. Никогда. И о Нике Пирсе, и о Лили Уайт, и об Адониреме Сотуике, и о Генри Гаррисоне. Каково, а? Ха-ха-ха!.. Эти фигуры на рифе объяснялись знаками… размахивали руками.

Так вот, сэр. Абед снова стал понемногу становиться на ноги. Из трубы замершей было фабрики опять пошел дымок, а три дочери капитана надели на себя золотые украшения, каких никто на них раньше не видел. Да и другие горожане зажили лучше – в гавань повалила рыба, и от Иннсмута пошли груженые суда в Ньюберипорт, Аркхем и Бостон. Тогда же Абед проложил к Иннсмуту железнодорожную ветку. Рыбаки из Кингспорта прослышали о богатых уловах и пришли к нам на шлюпах, но все как один сгинули. Больше их никто не видел. Тогда же в нашем городе создали «Тайный союз Дагона», который обосновался в помещении Масонского дома. Мэтт Элиот, сам масон, был против продажи, но его не послушали, а потом он куда-то пропал.

Не думаю, что Абед собирался обставить дела в Иннсмуте так же, как на острове Канаки. Вряд ли он помышлял смешивать расы, постепенно приучать юношество к водной жизни, вряд ли задумывался о последующем переселении соплеменников навечно в море. Он хотел только золота и был готов за него платить сполна. Какое-то время это устраивало морских хозяев…

К сорок шестому году горожане стали задумываться, не слишком ли много непонятного появилось в их жизни. Неизвестно куда пропадали люди, с мест субботних сборищ неслись какие-то дикие песнопения, ходили разные слухи о таинственном рифе. Я тоже внес свою лепту, рассказав члену городского управления Маури о том, что видел с крыши. И вот однажды, когда Абед с командой отправился, как обычно, на риф, за ним вдогонку послали лодку, и я слышал звуки перестрелки. На следующий день Абед и тридцать два его приятеля сидели уже в тюрьме, а горожане терялись в догадках, какое обвинение им предъявят. Боже, если бы мы только знали, что нас ждет! Ведь время шло, минуло две недели, а этим тварям никого не принесли в жертву…

Зедок выглядел измученным, его, казалось, вновь охватил страх. Я не торопил его, но со значением поглядывал на часы. Начинался прилив, и шум волн вроде бы придал ему силы. Начало прилива меня тоже обрадовало: в это время ослабевал зловонный запах. Шепот возобновился, и я опять напряг слух.

– Жуткая ночь… Я все видел с крыши… Их было великое множество… Лавина… Они карабкались через риф и плыли к гавани, потом по Меньюксету… Боже, что творилось той ночью на улицах Иннсмута… Они ломились и в нашу дверь, но отец не открыл… Потом он выбрался через окно с ружьем в руках и побежал разыскивать Маури, чтобы помочь… Горы трупов, крики умирающих… выстрелы, вопли… паника на Старой площади, на Городской площади, на Нью-Черч-Грин-стрит, двери тюрьмы распахнуты… воззвание… измена… Потом, когда выяснилось, что погибло более половины жителей, заговорили о якобы опустошившей город эпидемии… В живых остались только Абед со своими сподвижниками, морские твари и те, кто умел терпеть и держать язык за зубами. Отца же своего я больше никогда не видел…

Старик тяжело дышал и обливался потом. Он все сильнее стискивал мое плечо.

– К утру от побоища не осталось никаких следов, все было убрано. Всем заправлять стал Абед, он-то и объявил о новшествах. Гости теперь участвовали вместе с нами в обрядовых песнопениях, а потом расходились по нашим домам… Они хотели смешаться с людьми, как было на Канаки, и капитан не собирался им в этом препятствовать. Абед зашел слишком далеко, разум его совсем помутился. Он только и толковал, что у нас всегда будет рыба и золото, надо только уступить…

В остальном в нашей жизни ничего не изменилось, разве только мы стали больше сторониться приезжих, понимая, что так будет лучше для нас. Все мы принесли клятву Дагону, а позднее некоторые из нас принесли также вторую и третью клятвы. Те, кто был особенно активен, получали награды: золото, драгоценности и прочее. Идти против морских тварей было бессмысленно – миллионы их жили в морях. Они предпочли бы не выходить из воды и не убивать, но не могли смириться с тем, что их обманули. У нас же не было талисманов, с помощью которых туземцы прогнали рыболягушек.

Что им было нужно? Человеческие жертвоприношения, побрякушки и приют в городе, когда их почему-либо сюда тянуло. Дай им это, и они оставят тебя в покое. Но если чужак со стороны захочет пошпионить, я ему не завидую. Все посвященные – члены «Союза Дагона», а также дети, рожденные от смешанных браков, – не умирают, а возвращаются к Матери Гидре и Отцу Дагону – туда, откуда мы все вышли… Иа! Иа! Ктулху фхтагн! Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’лайх вгах’нагл фхтагн…

Старик понес что-то совсем уж невнятное, и у меня сжалось сердце. Бедняга, подумал я, до каких безумных галлюцинаций довело тебя пьянство и невыносимый вид всей этой разрухи, упадка и ущербности окружающего! Но какое мощное воображение! Старик слабо застонал, слезы струились по морщинистым щекам его, теряясь в густой бороде.

– Чего только не повидал я с тех пор… Мене, текел, фарес! Кто-то исчезал навсегда, другие кончали с собой… Тех же, что пытались рассказать правду о нашей жизни в Аркхеме или Ипсвиче, называли сумасшедшими. Вот и вы небось считаете меня таким. Но Бог мой, чего только я не перевидал… Они давно прикончили бы меня – слишком много знаю, только не могут. Я принес две клятвы Дагону и потому нахожусь под особой защитой. Да и надо сначала доказать, что я вправду проболтался… Но третью клятву не дам – скорее умру.

Незадолго до Гражданской войны начали подрастать дети, рожденные после сорок шестого года. После той кошмарной ночи, испытав ее ужасы, я уже не осмеливался подглядывать и совать нос в чужие дела и поэтому никого из морских тварей не видел. Потом отправился на войну и, будь чуток поумнее, никогда бы сюда не возвратился. Но родные написали, что все изменилось к лучшему. Еще бы, ведь в городе после шестьдесят третьего года находились правительственные войска. Однако после войны все пошло еще хуже. Люди уезжали, фабрики и магазины закрывались, корабли больше не покидали гавань, да и сама гавань обветшала, железнодорожные пути заросли травой, но они… они по-прежнему приплывали к нам с проклятого рифа. И потому закрывались наглухо все новые чердачные окна, а из покинутых жилищ доносились странные звуки.