Сибирская жуть-4. Не будите спящую тайгу - Андрей Буровский Страница 75

И еще один звук привлек внимание Павла — в домике кто-то ходил. Тогда он преодолел себя (отдыхать будем потом!), обогнул домик — там с торца была дощатая дверь и крыльцо, и Павел вошел. Обычнейшие сени, двери в комнату. Обычная конторская комната, как в правлении любого колхоза или автохозяйства в райцентре: два стола, стулья, засиженная мухами картина, шкафы с полками, а на полках — конторские книги, нормативные книги и, конечно, папки с документами.

А вот от чего стукнуло сердце у Павла — это при виде телефонного аппарата.

Мужик, сидевший за одним из столов, был тоже типичен просто до смешного, но увидеть такого мужика можно было лишь в трех тысячах километров южнее, там, где есть колхозы и лесхозы. Типичный деревенский конторский мужик — сытый, наживший нездоровое брюхо — не столько от хорошей еды, сколько от сидения за столом. Чрезмерно округлое тельце, всаженное в тесные штаны, в несвежую рубаху навыпуск, мясистое, невыразительное лицо с колючими цепкими глазками, не глупое, но и без искры интеллекта, был бы совсем дурак — валил бы лес, была бы искра — не сидел в конторе. Мужик что-то писал в конторской книге.

— Спирта нет, — бросил мужик, и не думая поднять глаза.

— Мне спирт не нужен.

— И водки тоже нет.

— И водка не нужна. Мне телефон нужен. У вас с какими пунктами есть связь?

— А вы кто вообще…

И тут дядя осекся, наверное, вполне непроизвольно. Потому что поднял взгляд на Павла. Перед ним стоял изможденный и небритый молодой мужик в оборванной, прокопченной одежде, с рюкзаком, с карабином за плечами.

— Откуда… — не закончив фразы, он поморщился, этот гладко выбритый, щекастый, потому что Павел был грязен, прокопчен у костра, сильно небрит. А дядька сегодня плотно позавтракал, выбрился до синевы и, судя по всему, гораздо лучше устроился в жизни, чем этот дикий и оборванный.

— С той стороны хребта, с Исвиркета.

— С Исвиркета нет дороги! — с торжеством уличил собеседник, ехидно заулыбался. Павел подивился отсутствию элементарного инстинкта самосохранения. В конце концов, он стоял здесь вооруженный, только что пришедший из тайги, и хозяин дома не мог знать, что у него на уме. В положении этого дядьки раздражать пришельца было глупо.

— А я шел без дороги. Мне эвенки показали, где перевал. И два дня я шел вдоль Кемалы. Мне надо позвонить в Карск, начальству. Звонок вам оплатят.

— Два дня ты… вы… ты не мог идти два дня, — сказал мужик уже без улыбки, не зная, как обращаться. — Снег стаял сутки назад!

— Снег стаял полтора суток. А я шел на лыжах. Вот! — сказал Павел и выбросил на стол с бумагами грязную, набухшую от влаги и рваную плетенку лыж.

И зря, потому что пришлось присесть, развязывать рюкзак, доставать лыжи, а мужичонка за это время достал из ящика стола оружие: серо-голубой, жуткого вида ТТ смотрел прямо в грудь Павлу с расстояния в полтора метра. Злобное торжество читалось на морде мужичонки.

— Спирт пришел воровать?! Я т-тебе…

— Ну раз вы так, то давайте уже на «вы». Простите, как вас зовут? Меня — Павел Владимирович. Я — старший инспектор уголовного розыска. А с кем имею честь?

Сложная смесь эмоций пробежала по лицу у мужичонки. Изумление, что бич, ничтожество, убогий человечек не бросается прочь из конторы, не падает на колени, не лязгает зубами (потому что сам бы он на месте Павла непременно убегал бы, падал бы и лязгал).

Гнев, что его план не удается. Разочарование, потому что не удавалось потешиться своей властью, подчеркнуть свою значительность. Страх, потому что кто его знает, а вдруг этот бич-бичом и правда окажется инспектором угрозыска и мужику за это что-то будет?

— Ну-у… Петр Филиппович Янкелев, вот кто я. Заготконторы я хозяин.

Судя по выражению лица, сейчас-то и должна была последовать сентенция, что защищать заготконтору и все ее несметные сокровища Петр Филиппович готов до самой последней капли крови. И Павел опередил:

— Пистолет где покупали, Петр Филиппович? Уверены, что он не «мокрый»? А то недавно одного я загорать лет на десять отправил, а он клянется и божится, что «машинку» у бича купил. Вы его как, в упаковке брали или стреляный уже?

И Петр Филиппович, полуоткрыв рот, опустил ствол, и теперь он смотрел уже не Павлу в грудь, а куда-то в угол заготконторы. А потом Петр Филиппович зачем-то заглянул в ствол собственного оружия, ухмыльнулся и пожал плечами.

— Так, значит, «грязное» оружие? Понятно. На вашем месте я завел бы официальное, по лицензии, а то ведь не ровён час… У меня вот есть знакомый завмаг, он завел, знаете, «беретту». Не видали?

Ствол пистолета прочно уставился вбок, Петр Филиппович полуоткрыл рот, и Павел сделал большой шаг вперед и не то чтобы схватил, то будет сильно сказано, а просто взял левой рукой за ствол ТТ, а правой размахнулся и даже без особого усилия двинул Янкелева по башке, ребром ладони выше уха.

ТТ успел с диким грохотом выпалить, выстрел снес угол стола, а потом Павел рванул его на себя, и Янкелев свалился.

— А ты не обижай проезжих, дядя!

Павел положил пистолет в карман, вытащил из рюкзака веревку и аккуратно связал дурака, прикручивая его к собственному стулу. К концу процесса Петр Филиппович оклемался и что-то, кажется, забормотал. Будучи гуманен и от радости, что просто отделался, Павел даже насадил ему очки на нос.

А Бродов, говоря откровенно, был способен его придушить. И не потому, что если бы не кое-какие навыки, он сейчас валялся бы на давно не мытом полу этой долбаной заготконторы с дыркой в грудной клетке или в черепе.

Но он же двое суток спешил к людям! Он боялся медведей, волков, он боялся потеряться, сломать ногу, сгинуть в мире, где нет человека. А мир людей встречал его… кем? Этим скучным, нелепым болваном и его неряхой-женушкой. И чем? Необходимостью дать по башке своему собрату-человеку. Как увидеть, так сразу и дать! К тому же даже дал по башке он как-то очень неудачно — сгибать руку стало больно, в тыльной стороне ладони нарастала пульсирующая боль, и его раздражения это не уменьшало.

Обидно было пройти столько таежных километров, добраться до людей и, получается, только для того, чтобы отбить руку об этого поганца.

Паша поднял трубку телефона, аппарат отозвался чудным, радующим душу звонком. И в тот же момент словно бы желчь разлилась во рту у Павла или как будто во рту у него оказался огромный лимон без сахара.

Самое обидное, оказывается, было не в отбитии руки… Самое обидное было совершенно в другом. Павел только сейчас сообразил, что его победа — чистейшей воды фикция, и только. Он все равно не может позвонить, потому что он не знает местных кодов. Иногда, конечно, райцентр, а то и сам Карск отзывается на «22», но этот вот не отзывался. А Павлу нужен был Карск и только Карск.

Самое красивое, конечно, было бы оставить Петра Филипповича посидеть немного одного, чтобы поразмыслил о смысле жизни. Наверное, даже не надо было бы оставлять этого говнюка надолго, наверное, хватило бы часа или двух, чтобы он предался размышлениям и постиг бы смысл прихода Бодхисатва с юга, а также глубокий смысл и несомненную пользу взаимной помощи людей. Но не было у Паши даже часа. Даже на такое душеполезное дело, как помощь Петру Филипповичу в делах самоусовершенствования. Потому что совершенно неизвестно, что происходило сейчас возле маленького зимовья по ту сторону перевала.